— Объявляй перерыв, беги в приёмную — тебя к телефону.

— Что, спятили?! Какой перерыв — мы только начали! Что за телефон — в разгар переговоров? Кто там: президент, Господь Бог?

— Бери выше — твоя мать.

— Ещё не легче! Не могли сказать, что меня нет? Ушла, уехала, испарилась — нет, и всё!

— Говорили! Так она же через каждые пять минут: «приехала — не приехала?» Иди, сама с ней разбирайся.

— Вот наказание-то!.. Господа, извините — небольшой перерыв. Есть возможность перекурить и выпить кофе. Прошу не расходиться. Через пять, нет — через пятнадцать минут продолжим… Мама, ну что там у тебя стряслось?

— А ничего не стряслось. Ты не волнуйся, доченька!

— А чего тогда трезвонишь? Я же — на работе! Вспомни, зачем я тебе этот телефон дала? Только — если что-то срочное, важное.

— У меня и есть важное. Вот послушай, какой мне привидился нынче сон.

— Сон?! Ага, важнее некуда! Ты понимаешь: некогда мне, не-ког-да! У меня — переговоры, люди.

— А люди-то обождут. Ты только послушай сон и опять — к ним.

— Приду вечером домой — и расскажешь.

— Вечером не выйдет, доченька. Сейчас надо.

— Всё, сказано «некогда» — и точка!

— Значит, чужие люди тебе говорят — ты слушаешь, а как мать родная просит выслушать — тебе некогда?!

— Ну всё, завела шарманку! Теперь — туши свет! Ладно, давай свой сон, только быстро!

— Вот и ладно. А то — некогда ей! Слушай. Нынче ночью, под утро уж, приснилось. Да ясно так, будто и не сон вовсе…

— Мама!

— Ну ладно, ладно, слушай. И вот, значит, вижу это я… не помню что.

— Во, приехали! Это ты меня за тем от работы оторвала?!

— Не сердись, доченька! Говорю «не помню», потому как было всё — будто в тумане. Не пойму точно — где я. То ли дома — на Украине у нас, то ли ещё где? Но не тут — точно: здесь-то таку красотень где сыщешь? Куда ни глянь — степь, прямо вот неоглядно. Ковыль округ — что вода полая. И ветер волны гонит вольные да кудрявые. Ты уж, поди, напрочь позабыла про тако диво. Сколь тебя прошу: съезди ты на родину свою, глянь хоть одним глазком! Как жить-то на свете, коль не знать-не ведать, как оно и есть там, где народился?!

— Ты что, воспитывать меня принялась? Нашла время! Сейчас трубку брошу!

— Нет, нет, что ты! Я же не сказала ещё ничего. Ну так вот. Не помню точно — где я, но что ещё молодая — это безо всяких. Потому как коса при мне, тяжёлая, голову назад оттягивает. А с косой-то я когда распрощалась? Когда уж ты была, правда, махонькая ещё совсем. Ох, и страшенная хворь на тебя напала, ой лишенько! Уж думали — не выходим. А тут врачиха-то на косу мою и позарилась. «Отдай, — говорит, мне красоту эту, а уж я обещаюсь дитё твоё выходить». У ней своя-то никак не росла, а цветом волосы у нас — схожие. А я тогда не то, что косу — руки-ноги, всю себя бы за тебя-то отдала…

— Мама, да сто раз я это слышала! Давай дальше, что ли!

— А дальше — что? Иду это я по степи неоглядной. Ковыль со всех сторон, как кошка, ко мне ластится. Уж така красота вокруг! Иду, значит, встречь солнышку, ага. Только не скажу точно: на восход или же на закат. Но к солнышку — это доподлинно. И лучики его, такие частые да блескучие, перед собой раздвигаю. А они, как затронешь, тихонько так позвенькивают. А, может, это ковыль под ветром поёт, кто знает. Но только музыка круг меня — ну так, еле слышная. Всё иду, иду. Уж так хорошо!.. Да вдруг — ты рядом, махонечкая ещё. Платтюшко на тебе — синенько, белым горохом. А волосёшки — кучерявые, цветом — под ковыль. Ветер их ворошит, топорщит, будто заигрыват с тобой. Только тебе — не до забав. Горюшко какое-то в тебе. Да уж, видать, такое непосильное — в сердечке твоём не вмещается, наружу выплёскивает. Слёзоньками из глазок исходит. А слезинки те — что градины студёные. К щёчкам примерзают и прожигают сквозь. И уж такие они горючие да едучие, что как вниз упадут — от них ковыль сразу никнет…

Вот я и думаю, доченька, что за сон такой привидился, к чему он? Ну, что иду — это понятно: уезжаю же я. А вот — слёзоньки твои?

— Что за бредни?! Куда ты можешь уезжать?

— Дак в больничку, доченька, в больничку. В котору ты меня на той неделе-то водила — в эту плохую, ага. Помнишь, трубку ещё в меня пихали (вот страсти-то!), что-то там снутря из меня изымали. И велели в среду приходить узнать: что там оно покажет. Вот вчера как раз среда была. Дак я и сходила.

— Чего сочиняешь? Как ты могла сходить?

— Дак а костылики-то на что у меня? Я на них скок-поскок. На трамвай меня люди добрые подсадили, а после из него и вынули. Сходила, как миленькая! Тебя уж баламутить не стала. Ты и так из-за меня тогда цельный день потеряла. Не, ничо, прогулялась. И там, на месте, всех нашла. Дак врач говорит, что внутрях-то у меня что-то шибко уж неладно. А скоро сделается совсем худо, зачнётся боль несусветная, неуёмная. Уколы надобно мне ставить бесперечь. Спрашивает: «Есть у вас, кто будет завсегда неотлучно рядом?» «Что ты, — говорю, — у доченьки работа важная, ей-то когда? А боле никого и нет». «Тогда, — это она-то, врачиха, говорит, — положим мы вас, где всё вам будет: и еда, и уколы, и уход всяческий». Называется эта больница… точно не помню как. Вроде как «госпиталь», только ежели по-хохлятски сказать.

— Ну не хоспис же!

— Во-во, он самый. Они и увезут туда сами. Скоро вот уж подъедут. Я свои вещички кой-какие собрала. Не знаю, нужны там или нет. Приедут — скажут.

— Вот ты напридумывала! Прямо страсти-мордасти! Это тебе тоже приснилось?

— Нет, доченька, всё правда. Вот и бумажка у меня в руках — «Направление».

— Что?! Правда?! Вот это — сюрпризик, нечего сказать! Этого мне только не хватало!

— Ты не волнуйся, доченька! К сердцу-то не бери! И ходить туда не вздумай, время своё зря не трать. Говорят, там всё есть, больше мне ничего не надобно. А уж когда со мной — это самое… ну, ты понимаешь — дак тебе позвонют. И опять же — не беспокойся: у меня ведь на тот случай всё припасено. В комоде узелок, в нижнем ящичке…

— Да ты что, убить меня решила, а?! Хватит, всё! Клади трубку, я сейчас приеду!

— Нет, нет! Тебе не успеть. Они обещались подъехать ровно в двенадцать, а сейчас вот уж — без пяти. Только ты трубку-то не кидай — я же главное не успела сказать.

— Ещё — и «главное»?! Что, что ещё?!

— Ну да, я чего тебе звоню-то? Главное — ты придёшь домой вечером, а я сготовить-то не успела сегодня. Ты и спать ляжешь, не дай Бог, голодная. А ты с дивана подушку-то сыми, а там в чашке — оладушки, утречком напекла я. Может, в мягком-то не простынут совсем, хоть чуток тёпленькие будут. Только ты уж всухомять их не ешь. И кофеём своим не полощи живот-то. Какой в ём прок? Ты кефирчиком запивай — вот он пользительный. В холодильнике есть. Я не стала пить — в больнице, поди-ка, голодом не оставят, накормят-напоят. И ты, доченька, всегда, как с работы идёшь — забеги по пути в наш ларёк, купи себе кефирчик. Никогда всухомять не ешь — очень это вредно! Не дай Бог заболеть тебе! Вишь, сон-то какой мне привидился — шибко уж не по нраву. Главно — горюшко в тебе поселилося — уж не хворь ли, не приведи Господи! А слёзоньки-то — это уж точно не к добру. И таки они крупны да жгучи! Прям как градины, как градины… Ой, береги себя, доченька, береги!

 

 

Любовь Скорик (г. Кемерово, Россия)

Опубликовано: "Махаон", выпуск 2013 г.