За знакомство мы уже пили? Пили. А теперь давайте за память о человеке хорошем... Вчера годовщина была, но сегодня тоже — не поздно. Никогда такое не поздно! Ну... Нет, погодите, сначала я вам про него расскажу, а то вы не будете знать, за чью память пить будем, а так не годится. Согласны? Ну и правильно.
Семёном бригадира моего покойного звали, Семёном Иванычем. Золотой мужик какой был, царство небесное. Меня, когда башку проломило, он с Клавой своей полгода, как малое дитя, доглядывал. А кто был я ему?! Да никто! Только-только в бригаду пришёл... Тоже мне... родственник. Домой, понимаешь, меня, пацана, из общаги забрал в халупу свою, где двоим тесно было... Такие дела.
Дядя Сеня, я после того, что жил у них долго, всегда его так называл, бригадиром паркетчиков был. Он мастер был — редкий, от Бога. В другие города приглашали — дворцы реставрировать, где паркет как картина был. Вот. А сам он как въехал в барак, когда на тёте Клаве женился, так и жил в нём до смерти почти, и шансов нормальную хату иметь — никаких, считай, не было. Метраж, говорили, у вас по закону, нормальный. Интересно мне только, тот, кто метраж у них этот грёбаный определял, тоже в трёх метрах с семьёй помещался? Мать их... Извините.

А всё с ерунды началось. Ну ей-Богу, с такой ерунды прямо... Понимаете, приключилась у дяди Сени с зубами беда — в короткое время зубы все почти до единого и повыпадали. Ну, протезы стали нужны, натурально. А техник зубной — косорукий какой-то попался: переделывал он эти протезы раз сто, и всякий раз — снова здорово. Мать его!.. Извините.
Наконец он таки исхитрился, уболтал дядю Сеню, что на этот-то раз всё, наконец, замечательно вышло, замечательней просто некуда. Разошлись! А на третий день, за обедом, дядя Семён зубами вставными изо всех сил губу нижнюю первый раз себе и прикусил, да так что до крови; он аж зашёлся от боли. Назавтра — ещё раз. И напослезавтра — по новой. И так стало это чуть не каждый день повторяться.
Две недели терпел дядя Сеня — он мужик был не хлипкий, по врачам без надобности, как некоторые, не шастал. Потом до печёнок достало даже его — ну больно же! Мать его! Извините.
Пошёл тогда он в поликлинику, а докторша — рассыпалась уже просто, карга старая — и говорит: вам, говорит, привыкнуть к протезам надо, ешьте теперь, говорит, внимательно, осторожно, не торопясь, и следите всё время, как вы жуёте.
Ничего себе шуточки! Это болтать только просто, а на деле ничего из слежения этого не получалось. Всё равно дядя Сеня с зубами проклятыми как ни старался, не мог совладать — нет-нет губу чёртову да и прикусывал. Такие дела.
Кусал он её так, кусал — это долго довольно тянулось, пока на губе уже жуткий сине-лиловый нарыв с горошину величиною не образовался. Нарыв этот сукровицей всё время сочился, болел нестерпимо и мешал уже сильно. Дядя Сеня даже есть меньше стал, чтоб лишний раз, значит, губу не накусывать, хоть это мало совсем помогало. Мать... Извините.
Только когда уж совсем нестерпимой история эта стала, пошёл он опять в свою поликлинику. Там прежней врачихи уже больше не было, а новая — молодая — как увидала губу — аж за голову схватилась. Да что толку, дело это далеко уж слишком зашло... Порезали дяде Сене всю шею, химию стали делать, на инвалидность перевели. Да сразу на первую группу. Такие дела.

Вышел он из больницы месяца через три — худой жутко, смотреть страшно было, качался. И руки — белые-белые стали, как у... бухгалтера. Вы видали когда руки паркетчика? Ну представьте. Меня его руки больше всего напугали — аж жутко стало.
Ну, дядя Сеня до этой напасти мужик крепкий был, потому, может, за короткое время, на радость тёте Клаве, поднялся маленько, поправился капельку, на работу захаживать начал, совсем стал орёл. Работать-то он не работал, конечно, но совет иногда мог такой дать, который, неправильно сделай, многих трудов бы потом людям стоил. Такие дела.

Я скоро уже. Недолго осталось. Совсем недолго осталось. Жить бы дяде Семёну и дальше в бараке своём, до ста лет бы дожил, может, да, видать, не судьба была. Года ещё не прошло, как его с того света вытащили, пускают бараки ихние все под бульдозер, чтобы на месте их стадион, значит, построить с бассейном. Ну все рады были, конечно, прыгали просто, а дядя Сеня — целыми днями места не находил и аж светился — он и дожить-то до такого момента не чаял, а тут на тебе!
Хибара — она хибара и есть. Ничего туда ни купить, ни поставить. Им с тётей Клавой квартиру новую получать, а везти туда нечего — у них одна рухлядь была, и денег после такой операции тоже не было. Куда делись, рассказывать?
Тут возьми да и подвернись дяде Сене халтура, за которую денег посулили — немеряно. Ну, он, тайком ото всех, взял да и согласился! Ведь всё время мечтал, что когда, если вдруг, да квартиру получит, только новым обставит, ни щепки старой не перевезёт; и сам там паркет себе сделает, какого и во дворцах не бывает. А какой тут паркет, когда стул купить не на что! Ну, он, на беду свою, и согласился.
Два месяца он тайком ото всех на кого-то батрачил. Не знаю я на кого! Сговорился, что, кроме денег, хозяин и ему на квартиру шикарный паркет завезёт... Может, это его всего больше и поманило. Да всего только он и успел, что работу ту сделать: пылища, вибрация от шлифмашины, испарения, вонь от лака паркетного... Плохо ему снова стало, ещё хуже, чем было, когда он из больницы после химий всех этих вышел — доктора ж не зря работать ему запретили... Такие дела.

Второй раз из больницы дядю Сеню привезли уже в новую хату, полуживого. Никто и ничем помочь ему больше не мог. Сказали, зараза аж в лёгкие перебралась. Он из-за этого перед смертью кричал — просто страшно — задыхался всё время. Ему морфий кололи — без счёту, но только и морфий помогал уже плохо — действия не надолго хватало.
Всего-то и прожил дядя Сеня под новой крышей чуть больше полгода, да и какая то была жизнь — мученье одно; не успел он ни капельки хатой своей насладиться, про пол царский я уж и не говорю! Но когда мы в день похорон в квартиру пришли, паркет, что последний в его жизни заказчик завёз, невысокими такими столбиками был по всей квартире разложен и страшно мешал, когда мы гроб выносить стали.
Ну, всё. Давай выпьем. Такие дела.