Василь Сергеич сидел под цветущей яблоней, уткнувшись лицом в колени. Чуть поодаль валялся старый топор, которым раньше рубили дрова.
Василь Сергеич сидел так уже давно. Иногда он смотрел вверх и тогда вспоминал свою жену Ташу. Ташеньку. Улыбчивую и ласковую.
Яблоньку они покупали вместе. Продавец убеждал, что это «белый налив», но яблоки народились продолговатые, ребристые и тёмно-малинового цвета. С лёгкой руки Таши в их семье прижилось выражение: «Купиться на белый наив».
Когда сажали яблоньку, Таша клятвенно пообещала с первого… Нет! Со второго урожая испечь шарлотку. Но из своих яблок шарлотка получилась много позже.
В первый урожай было только два яблочка. Свете тогда исполнилось четыре года, и она сорвала оба ещё зелёными. На следующий год во время цветения были заморозки, и осталось одно-единственное на нижней ветке. Родители строго-настрого наказали Свете не рвать его, пока не созреет. Долго же потом хохотали, когда увидели, что яблоко висит… надкушенное.
Потом двенадцать яблочек были сочтены и охранялись, словно сказочные-молодильные. Вызрели и были поделены поровну. Ещё через год Света пошла в первый класс, и Таша, наконец-то, выполнила обещание.
Что-что, а шарлотка Таше всегда удавалась.
— В этом деле нельзя лениться. Яблоки должны быть мелко нарезаны. Именно нарезаны, а не натёрты! — любила повторять Таша.
От воспоминаний Василь Сергеича оторвала Света. Выглянув в открытое окно, она крикнула:
— Ну, что ты, пап, как ребёнок, в самом деле!
Василь Сергеич поёжился, встал и взял топор. Яблоня задрожала под ударом, и на Василь Сергеича посыпались белые лепестки.
— Давайте я бензопилой. Быстрее будет. — Подошёл Роман, муж Светы.
Василь Сергеич буркнул в ответ:
— Я сам.
— Потом будете жаловаться, что спина болит!
Василь Сергеич промолчал. Да и о чём говорить? Когда он вбивал рядом с саженцем колышек, звук тоже был глухой, но в нём не слышалось стона. Надежда, уверенность, возможно даже озабоченность, но не стон. Это ж сколько лет прошло?! Василь Сергеич отошёл в сторону и по-новому взглянул на яблоню и, улыбнувшись ей, словно давнему другу, прошептал:
— Да-а. Столько яблок созрело на твоих ветках за все эти годы, а вспоминается одно — надкушенное.
— Пап, с яблоней, что ли, разговариваешь? — неожиданно прозвучало сзади.
Василь Сергеич обернулся. Света ступала осторожно — из-за живота ей не было видно дороги. Подошла к отцу, оперлась о его плечо.
— Ты бы это, доча, побереглась. Не ровен час, споткнёшься.
— Не могу больше дома. Хочется воздухом подышать.
— Может, присядешь куда? Ромка, ну-ка быстро табуретку!
Роман убежал в дом, а Света улыбнулась отцу:
— Постою чуток. Полезно. А ты устал, поди? Пусть Рома спилит яблоню, быстрее будет.
— Я сам.
— Ну, заладил! Вот что ты упрямишься? С твоей-то спиной — и топором махать! Полдня прошло, а яблоня на месте. А вечером жаловаться будешь.
Василь Сергеич вздохнул:
— Помнишь, в четвёртом классе вы с Ванькой соседским поспорили, что ты на самый верх залезешь, и яблоня тебя выдержит?
— Хотела б забыть, да рука не даёт.
— А помнишь, как я обработал яблоню карбофосом, а вы с Ольгой наелись зелёных яблок?
— То была не Оля. Это мы с Надей.
— Разве с Надей? Она же постарше тебя.
— Ну и что? Пап, а помнишь, дядя Коля с Дальнего Востока приезжал, и ты в погреб за яблоками мочёными полез?
— Ты что, мне теперь эти яблоки до смерти вспоминать будешь?
— Ладно, не сердись. Подумаешь, огурцы с яблоками спутал, с кем не бывает?
Василь Сергеич резко повернулся к дочери, но встретился с ней взглядом, и они расхохотались. Тем временем Роман принёс табуретку, и Света опустилась на неё.
— Ох, не могу смеяться — живот больно. Скорее бы уже.
— Жалко мне её, — Василь Сергеич махнул в сторону яблони.
— Пап, ну мы ж уже всё обсудили. Огородик ведь маленький, а яблоня старая. В прошлый год уже не плодоносила. Ну какой смысл её оставлять? Посадим новый сорт, с обильным плодоношением, устойчивый к заболеваниям.
— Ага, белый наив!
— Пап, ты хочешь лишить меня удовольствия лет эдак через двадцать вспоминать, — Света погладила живот, — с моей подросшей дочерью её детские проказы?
— Да ничего я не хочу! Иди вон в дом, застудишься. И Ромку своего забери! Нечего тут! Сказал, сам срублю — и всё!
Вновь топор начал жёстко вгрызаться в дерево. Василь Сергеич махал топором, словно смахивал слёзы: «Конечно! Яблоня старая. И топор старый. И я тоже старый. Мать, вот, не старая. Мать не дожила. Не видит, что дочка, как бригантина под парусами. И этот Ромка. Сопляк. Ему что? Он бензопилой махом! И спина болеть не будет. И душа болеть не будет. Да-а! Душа болеть не будет! Для него же это просто дерево».
Взмахи топора стали реже. А после и вовсе топор в изнеможении опустился к ноге.
— Таша, Таша, — прошептал Василь Сергеич. — Светка-то шарлотку печь не умеет. Борщ — да! Борщ хороший. А вот шарлотка… — и, глубоко вздохнув, добавил. — Прощай.
Перехватил топор поудобнее, со всего маху опустил его в надруб. Яблоня задрожала, застонала и медленно, цепляясь за корни остатками ствола, начала клониться. Потом ствол надломился, и яблоня рухнула.
Василь Сергеич швырнул топор и, не оборачиваясь, пошёл в дом. У порога стоял саженец с упакованными в полиэтиленовый пакет корнями. Василь Сергеич глянул на него, тяжело вздохнул и решительно закрыл за собой дверь.
— Пап, мой руки, садись кушать, — сказала Света, ставя на стол тарелку с борщом.
На столе уже была булка хлеба с отрезанным ломтем, чашка с мочёными яблоками и полная до краёв рюмка.
Василь Сергеич кушал молча. В огороде гудела бензопила — то Роман распиливал яблоню и оттаскивал ветки к забору. Вскоре о старом дереве напоминали только обрубленный пенёк да яблоневый цвет на земле. Роман начал копать ямку для саженца. Василь Сергеич, исподтишка наблюдая за ним в окно, с одобрением покачал головой: «Молодец! По науке!»