На перроне шумно. Тюки, ящики, люди. Ануца сидит на картонной коробке. В руках у неё завернутый в одеяло маленький Ионел. Она качает его, мурлыкая песенку, и поглядывает на Виорела. Виорел курит папиросу и говорит с Некулче. Некулче — напарник. Он совсем не нравится Ануце, потому что оглядывает её жадными, липкими глазами. Тем более он недавно вышел из тюрьмы. Но он помогал мужу, пока она лежала в роддоме. Правда, без неё торговля у них не пошла. То по дешевке яблоки отдали, то назад повезли. Жаль, Ионела негде оставить. Она — сирота. Родители Виорела её не признают. У них для сына была своя невеста — дочка председателя колхоза.
Со стороны вокзала раздался голос диктора. Ануца не разобрала слов, но поняла, что прибывает дизель. На перроне засуетились, стали подхватывать тюки, взваливать мешки на спину. Показался поезд, жёлто-красный, усатый, фыркающий и шумный. Он подошёл, обдав тёплым воздухом. У Ануцы бешено заколотилось сердце. Опять она будет ездить с мужем после затянувшейся больничной жизни. Толпа кинулась к открывшимся дверям. Девушка прижала ребёнка к груди. Люди толкались, падали на ступеньках и снова вставали, лезли в вагон. Через головы летели ящики, мешки, сумки. Ануцу подхватили и занесли в тамбур, пахнуло из раскрытых дверей туалета. Бедняжка задохнулась, протолкнулась в вагон. Виорел заталкивал ящики под сидения, Некулче, передав последнюю коробку в окно, влезал следом. Пассажиры шумели, толкались, пристраивали мешки и повозки, ссорились из-за мест. Ануца оказалась на скамейке возле бабки в сером, проеденном молью платке и в сапогах с налипшими кусками грязи. Грязь отпадала, когда она стучала ногой по коробке, стараясь запихнуть её подальше под сидение.
Поезд вздрогнул и тронулся. Виорел расстегнул куртку и вытер пот со лба. Некулче перевязывал лопнувшую бечёвку. Шумиха в вагоне улеглась. Переступая баулы, ругаясь с пенсионерками, с которых нечего было взять, и щёлкая розовые лоскутки билетов, прошёл контролёр. Следом за ним поднялась тётка в стоптанных сапогах и мужской куртке и принялась считать ящики.
— Мэй, — крикнула она, — собираем две гривны с коробки, будем платить таможенникам двадцать восемь за вагон.
Пассажиры зашевелились, стали доставать кошельки. Некулче отсчитал деньги.
— Давай за коробку, — крикнула тётка. Бабка развела руками:
— Нема ничего.
— Мэй, — рассердилась тётка. — Сейчас людей позову.
От её крика ребёнок проснулся и заплакал. Ануца открыла одеяльце. Личико Ионела сморщилось, нижняя губа оттопырилась. Пора его кормить. Девушка посмотрела на Виорела. Он пожал плечами и отвернулся. То, что касалось ребёнка, он воспринимал болезненно. Но ребёнок появился, несмотря ни на что, и занял всю её жизнь. А теперь он хотел есть. Ануца расстегнула куртку и подняла мохнатую толстую кофту. Ребёнок нашёл сосок и жадно зачмокал. Тётка, собиравшая деньги, замолчала и перебралась к соседней скамейке. Бабка благодарно смотрела на сопящего младенца. Некулче отвернулся. Малыш успокоился и заснул.
В окне показались саманные домики, деревянные вагончики, люди с вёдрами и кульками. Поезд остановился. Из тамбура повеяло холодом. Вошедший таможенник ткнул коробки, сложенные в углу вагона.
— Чьи, — крикнул он. И посмотрел на парня, привставшего с сидения. — Что везёшь?
— Яблоки, груши.
— Сгружай, — приказал таможенник.
— Но как же, — растерялся парень и поглядел на скамейку, где сидела та, которая собирала деньги.
— Никаких но! — отрезал таможенник и обратился к пассажирам:
— Все коробки на улицу, больше пяти килограмм на человека не положено, — и ты сгружай, — прикрикнул он на хорошенькую хохлушку в малиновом платке.
— Та у меня томаты, до дома везу, — оправдывалась она. Видя, что пассажиры не подчиняются, таможенник разозлился и схватил ящик парня и, выйдя в тамбур, выкинул на улицу. Ящик стукнулся о землю и развалился. Яблоки покатились по траве. Парень испугался и стал снимать свой груз. Хохлушка сжалась, ожидая расправы.
— Ну, дела, — пробормотал Виорел и, ничего не сказав Ануце, вместе с Некулче вышел из вагона. Ануца слышала их голоса и неумолимый тон таможенника. Потом всё смолкло. На смену таможеннику в вагоне появились двое в синих формах. Высокий белобрысый проверял паспорта. Ануца поглядела по сторонам. Виорела не было, а встать и уйти было нельзя. Выход преграждал второй страж.
— Паспорт, — потребовал таможенник. Ануца опустила голову.
— Чей ребёнок? — спросил белобрысый.
— Мой, — удивилась Ануца и прижала к себе малыша.
— Откуда я знаю, что твой, — засомневался он, — может, ты его украла.
— Да она его кормила, — вступилась бабка.
— А у тебя что за груз? — поинтересовался он у заступницы, — давай снимай, — и снова обратился к девушке, — поднимайся, на выход.
— Милай, у меня тильки одна коробка, — канючила бабка, — як же я тягать её буду.
— Нельзя, — прикрикнул белобрысый, — меньше языками трепали, ездили бы как раньше, теперь начальство понаехало.
Ануца подбирала растрепавшееся одеяло и с тоской думала, куда её сейчас поведут. Только бы не отняли ребёнка.
— Ладно, бабка, — подумав, махнул рукой таможенник, — получше накрой тулупом коробку, я её не видел. — А ты, черноглазая, замужем? — спросил он. Ануца кивнула. — Как будешь без мужа, заходи.
Ануца во все глаза посмотрела на него. Но таможенник уже не обращал на девушку внимания. Ребёнок заворочался в одеяле. Ануца поднялась и стала его укачивать.
Поезд вздрогнул и задрожал. Ионел открыл ротик и с удивлением слушал. Захлопнулись электрические двери, и дизель пополз от станции. На перроне высаженные собирали рассыпавшиеся фрукты, перевязывали ящики и везли на повозках. Виорела не было. Ануца качала ребёнка, поглядывая то на одну, то на другую двери вагона. Пассажиров на скамейках стало меньше. Везучая хохлушка вытаскивала из-под сидения спрятанные коробки. Бабка перемещала из подкладки в кошелёк помятые купюры. В конце вагона появилась бутылка вина и пошла по рукам. Таможня осталась позади. Люди снова стали улыбаться и шутить.
В тамбуре послышались голоса. Ануца обернулась. Наконец-то. Некулче нёс пакет с пирожками. Следом шёл Виорел.
— Много дали за товар? — спросила девушка.
— Не твоё дело, — оборвал Ануцу Виорел. Он в последнее время ни с того ни с сего срывался на неё по любому поводу.
— По-божески, — ответил Некулче.
Ануца, закусив губу, отвернулась к окну.
В окне мелькали деревья, ещё зелёные, чуть тронутые жёлтой кистью осени. На полях зеленела трава. На туманном небе пятачком блестело солнце. Поезд приближался к Одессе.


Молдавский поезд для Одессы — настоящее нашествие. Такого количества ящиков, выгружаемых на перрон, не привозит ни одна одесская электричка. Для кишинёвского дизеля даже отведена платформа, огороженная забором.
Взбодренные вином, пассажиры дизеля готовились к выходу, собирали коробки, поправляли резинки на тачках. Некулче открыл окно, чтобы первым выпрыгнуть на перрон. Поезд угрожающе зашипел и остановился. Две толпы, ожидающих и прибывших, кинулись навстречу друг другу, кто через двери, сшибая соседей, кто через окна. Ануца отскочила от летящей через окно коробки и вернулась на свое место. Сердце её колотилось. Раньше она юрко пробиралась через двери и принимала коробки у Виорела. Теперь она даже не может выбраться из вагона. Вдруг она не успеет выйти и поедет назад. Она вспомнила недовольное лицо Виорела, вспомнила его придирки по каждой мелочи, раздражавшей его, и снова встала со скамейки.
— Ануца, — услышала она голос мужа, — чего там расселась, с-под низу коробку давай.
Она наклонилась, одной рукой придерживая ребёнка, другой шаря под скамейкой.
Возле уха послышалось тёплое дыхание. Ануца увидела совсем близко раскрасневшееся лицо Некулче с капельками пота на лбу.
— Я возьму, — сказал он, — иди, — и вытащил ящик.
Через минуту Ануца стояла на перроне среди коробок, повозок, мешков, продвигающихся к воротам.
— Скорей, — торопил Виорел жену, оглядываясь и подтягивая за собой тачку, — надо успеть место занять.
Но быстрее двигаться было всё равно невозможно. Толпа медленно продвигалась к Привозу. У Виорела было своё место на каменных стойках. Там, где они остановились, на рядах уже краснели наливные яблоки, желтели груши и айва. Торговки недовольно потеснились. Виорел сгрузил коробки. Ануца стала стягивать резинки. Не может же она просто так стоять с малышом.
— Доставай кантарь и пакеты, — командовал Виорел. Пусть Некулче завидует его счастью, с ним после его тюряги ни одна баба ездить не хочет, вот он к Виорелу и пристал.
Некулче выложил яблоки на прилавок и поставил пустые ящики позади Ануцы. Но ей некогда было рассиживаться. Она выкладывала яблоки горкой. Вытянутый бордовый рихард в одну сторону, пёстрый джанатан в другую, лимонный голден в третью. Она и платком яблоки обтирала, чтобы блестели, как солнышки. Ионела она устроила в коробке, положила ему под голову шарф и варежки. Подходили покупатели. Ануца взвешивала, клала яблочко в придачу. Горка таяла. Ионел проснулся и слушал, как шумит базар, мелькают руки и лица. Некулче торговал на другой стороне прилавка. Виорел все время уходил, искал товар, который возьмут в Кишинёв, возвращался, садился на ящик возле малыша и принимался считать на калькуляторе. Он принёс Ануце бутерброд и горячий кофе. В этот раз торговля шла как никогда.
У Ануцы скопилось столько денег, что карманы её куртки оттопырились. А она всё клала купюры, ссыпала мелочь. Азарт продажи захватил её. К прилавку подходили люди. Продавщица только успевала набирать яблоки из ящиков в кульки и посматривать за вырученным капиталом. Пусть Виорел увидит, какая она умница. Теперь они и товар обратно повезут: сахар и украинскую вермишель "Мивина", и за квартиру заплатить смогут, и Ионелу сапожки можно будет посмотреть, ведь он скоро начнет бегать, а себе новую заколку. И бананов купит, и ещё...
У прилавка появилась черноволосая цыганка с подвязанным цветным платком.
— Ну, — потянулась покупательница к яблокам.
— По три, последние, — ответила Ануца.
— По два все заберу, — предложила цыганка, сжав яблоко в руке.
— Хотя бы по два с половиной, — попросила девушка, прикинув, что суммы едва хватит на сапожки.
— Это битое, — покупательница стала перебирать фрукты, — это треснуло.
— Где битое? — рассердилась Ануца, — я их бумагой перекладывала, где треснутое, в глазах у тебя повылазило.
Цыганка швырнула яблоко и отвернулась.
Ануца, кипя, собирала горку обратно.
— Вот ведь, — в сердцах сказала, — все настроение испортила. — Она обернулась к малышу и увидела, что его в ящике нет...
Но на дне остались лежать только шарф и варежки.
Базар заметно опустел. Ушли, распродавшись, соседки. Ануца кинулась к продавщице, стоявшей на краю ряда.
— Вы не видели ребёнка?
Женщина перестала считать деньги и непонимающе посмотрела на Ануцу.
— Боже, — схватилась за голову Ануца. Она спрашивала прохожих, торговцев. Но никто ничего не видел. Она вернулась на место. Яблок на прилавке не было. Возле ящика с шарфом и варежками топтался Виорел.
— Наконец, — нахмурился он. — Где ты бродишь, сейчас поезд будет. Надо ещё товар взять.
— Ионела нет, — заплакала Ануца.
— Что? — не понял Виорел.
— Украли, — зарыдала она.
— Дура, — разозлился муж, — никакого дела с тобой не сделаешь. — Давай деньги.
Он схватил пачку купюр из рук жены и пошёл к выходу.
— Виорел, — Ануца побежала за ним, и вдруг остановилась и закрыла лицо руками. Нет, он не будет ей помогать искать малыша, он даже обрадуется, если она его не найдет. Ануца вспомнила чёрные глазки Ионела, носик в розовых пупырышках, голубые прожилки век и густые реснички. Вспомнила, как он тянулся к ней своими маленькими ручками с розовыми ноготками. И повернула назад. Она будет ходить по базару, по городу, пока не найдет малыша. Она ни за что отсюда не уедет без Ионела. И снова она бежала вдоль прилавков, расспрашивая встречных, заглядывая под столики, вглядываясь в лица прохожих. Над ней смеялись, один пьяный у кафе ухватил её за руку, она вырвалась. У ворот она столкнулась с Некулче. Он вёз на тачке мешок сахара.
— Ануца, — удивился он, — поезд пришел, — идём, мне ещё три мешка надо взять.
— Я не поеду, — отвернулась она. Коса её растрепалась, заколка потерялась, и волосы прядями падали на куртку, — Ионела украли.
— Да? — переспросил Некулче и прислонил тачку к забору. — Где?
Ануца махнула рукой и пошла по привозу.
— Подожди, — растерялся парень.
Навстречу торопилась бабка, соседка по вагону, с пустой тележкой. Некулче заговорил с ней, она закудахтала, заохала и согласилась стеречь мешок сахара.
Дворники выметали мусор из рядов, складывали брошенные коробки, ящики. Последние торговцы укладывали непродавшийся товар. Некулче быстро шёл по базару. Ануца едва поспевала за его высокими чёрными сапогами. Они вышли к автостанции. Ануцу бросило в жар. Она увидела цыганку, стоящую возле платформы:
— Отдай ребенка! — кинулась она на неё, ухватив за платок.
Цыганка отшатнулась и закрылась рукой. Ануца увидела, что это не та цыганка, что хотела купить у неё яблоки, и беспомощно разжала пальцы.
— Стой, — приказал ей Некулче и отвёл цыганку к магазину. Они о чём-то говорили. Цыганка отмахивалась, пыталась уйти. Некулче вытащил из кармана пачку гривен, приготовленных на покупку сахара, и помахал перед её носом. Цыганка посмотрела на деньги и взяла парня за руку.
— Она знает? — спросила Ануца, когда Некулче вернулся к ней. Он пожал плечами. Цыганка исчезла. Ануца села на высокий бетонный бордюр и закрыла лицо руками.
Некулче вытащил сигарету и закурил.
— Твой, что ли, — сказал он. Со стороны базара донеся плач. Ануца удивилась, какой у Ионела звонкий голос, и помчалась к торговым рядам. Среди коробок в ящике девушка увидела ребёнка. Но вместо клетчатого одеяльца, в которое был закутан Ионел, было розовое, вместо прямого с конопушками Ануца увидела вздёрнутый носик, вместо чёрных ресниц Ионела таяли белесые реснички грудной девочки, и рыжий волос выбивался из-под красной шапочки.
Ануца опустилась на стоящий рядом ящик. Подоспевший Некулче застыл рядом. На крик малыша, отложив метлу, семенила дворничиха. У забора на мешке сахара сидела бабка хохлушка.
Дизель уже ушёл. Следующий поезд из Кишинёва прибывал только утром.