г. Запорожье, Украина
* * *
Родное
Среди неопознанных станций
твой поезд внезапно замрёт.
И память прошепчет: останься.
Заботы прикажут: вперёд!
Стоянка — минуту, не боле,
но дрогнут сирени кусты,
и сердце сожмётся от боли,
и память прошепчет: прости.
Какие сверхмёртвые петли
беспечно готовит судьба?
Как филин
в полуденном пекле
слепая — слезится — изба.
Не сдвинут старинные кружки
сыны позаброшенных мест.
Над куполом ветхой церквушки
гнилушками светится крест.
И полночь,
и полдень наполнит
душой осязаемый свет.
И хочется что-то припомнить,
да времени,
времени нет!
Минута струится устало.
Вернусь!
И почувствуешь — ложь.
Ведь этот святой полустанок
захочешь —
и то не найдёшь.
Где вкруг вековечного сада
ограда из ветра и дней.
Церквушка, кресты и — ограда.
Что было? Что скрылось за ней?
На всё это
лягут изломом
двух рельсов тугие рубцы
и скроются за окоёмом,
буквально — как в воду концы.
* * *
Ночное облачко
Предутренних предметов невесомость.
Возникло облачко хрустальное,
и вот
оно, как сон,
а может быть, как совесть,
над спящими кварталами плывёт.
Ещё в садах дремало сладко лето,
ночные не ослепли фонари.
Ещё бесшумных тополей ракеты
не стартовали в синеву зари.
Заботы спали
и дела большие,
и мелкие — не начали возню.
Забылась зависть — где-то на отшибе,
и тихо злоба сохла на корню.
Будильники —
и тех сморила нега,
окраину проспали петухи.
Лишь облачко в себя вбирало немо
тьму, будто наши
тайные грехи.
Беспечно спали взрослые,
как дети,
касалась радость сердца и лица.
И стало облачко
вначале — цвета меди,
а после — цвета бурого свинца.
Рождался день желанный и кипучий.
И мы, вдыхая сладостный озон,
недобрым взглядом провожали тучу —
зловещую —
за дальний горизонт.
К успеху, что сулили все приметы,
несла нас лихо юная Земля.
И, словно серебристые ракеты,
летели в бездну неба тополя.
Но вновь, когда
ночная невесомость
нас в лёгкий сад забвений позовёт,
над миром, словно сон,
а может — совесть,
то облачко хрустально проплывёт.
* * *
Летающий тополь
Жирный тополь, вспотевшие листья,
поджидает меня за углом.
Над корнями земля шевелится.
Улыбается тополь:
— Идём?
Разомлевшие свежие корни
он выдёргивает из земли...
— Да она ж тебя держит и кормит!
Что ж ты делаешь?!
— Ладно, пошли.
Ночь струится в размывах и вспышках,
необъятная, словно испуг.
Грузный тополь, страдая одышкой,
на корнях семенит, как паук.
Вот и круча над мглою безвестной.
Обратясь в голубую струю,
тополь взмыл над отпрянувшей бездной.
Я остался стоять на краю.
Он кружил, как нечистая сила,
он парил, как младенца душа.
И кровинки семян относило
в дебри клевера и спорыша.
— Долго ль будешь над бездной обрыва
ты за кругом накручивать круг?.. —
Семена низвергались. Так рыба
вытрясает из брюха икру.
Утро брызнуло розовым зельем.
В первых каплях суровой зари
тополь взмыленный врезался в землю,
вспыхнул магнием
и воспарил.
. . . . . . . . . .
Новый тополь, вспотевшие листья...
В листьях призраком прячется гром.
Над корнями земля шевелится...
— Для чего покидаешь свой дом?
— Сделать то, что не выпало другу, —
Там, где он задыхался паря,
колдовским поднимаются кругом
нелетающие тополя.
* * *
Поздняя акварель
Полоска заката порезом горит
на панцире ночи.
Спускаются тени к подножью горы
и что-то бормочут.
Воздетый маяк над безмолвием туч —
как памятник звуку.
То шарит, то гаснет прожектора луч,
похожий на руку.
— Что ищет в потёмках нагая рука?
— Ночного скитальца!
Нашарит. И гаснет огонь маяка.
И хруст —
хруст в невидимых пальцах.
* * *
Не знаю,
может быть, и легче
без тягот чёрного труда.
Но видел я:
ржавеют рельсы,
когда не ходят поезда.
Но видел я:
в грозу весною
они — почти металлолом —
дрожали тонкою струною,
когда катился стороною,
как поезд,
отдалённый гром.
/Опубликовано: "Махаон", выпуск 2012 г./
