ЛiПро

— У неё есть документы? Посмотри в паспорте адрес и немедленно дай телеграмму родственникам. Немедленно, слышишь!

— Армен Зарменович, неужели так серьёзно? Господи, она же молоденькая совсем. Вот, смотрите, в паспорте год рождения… Ей же всего семнадцать! И прописана в Ульяновской области. Оттуда сюда больше суток ехать! А она в сознание не приходит уже несколько часов….

— Аня, прекрати причитать! Лучше пошли кого-нибудь из санитарок на телеграф, я же говорю, что больная очень тяжёлая. Один к десяти, что выкарабкается после такого! Давай-давай, не стой, некогда! Одна надежда на то, что девчонка удачливой окажется. Только на это и рассчитываю…

 

 

Ритка никогда не считала себя удачливой. Разве можно назвать везучим человеком того, кто с малолетства остался полусиротой? Точнее, даже не так. У неё были и отец, и мать. Вот только жили они в разных городах, и каждый из них теперь имел собственную семью. Ритка чувствовала себя абсолютно ненужной и тому, и другому. Так уж вышло, что её, единую и неделимую, при разводе родителей никак не могли определить в одну из семей. Поэтому Ритка осталась с бабушкой, в маленьком средневолжском городке. Отец жил рядом, четыре остановки на автобусе, поэтому она не чувствовала его отсутствия, встречаясь с ним почти каждый день. А вот мать уехала в дальние края, поближе к большому и тёплому морю. Ритка не видела её много лет. Поначалу она отчаянно скучала, потом постепенно начала забывать черты материнского лица. Они стирались в её памяти, и невидимый ластик уничтожал вместе с ними и её обиду на женщину, давшую ей жизнь. Забывалась отчаянная тоска по тёплым коленям, в которые можно было бы ткнуться в трудную минуту. Постепенно Ритке и впрямь стало легче жить. Тревожило её только то, что вместе с этим исчезающим чувством сдиралось с её души что-то невесомо-чистое, нежное и живое. После этого казалось ей, что мать отдаляется всё дальше и дальше, и совсем скоро станет просто чужой женщиной. Обычной эгоистической тёткой, плюнувшей на всё ради собственного благополучия.

Если разобраться по существу, наверное, так оно и было. И Ритка понимала это всё яснее с каждым новым годом, падающим в копилку её жизни. Но она всё ещё порой придумывала себе, как однажды встретится с матерью, как они посмотрят в глаза друг другу, и всё в этой жизни, наконец, встанет на свои места. Желание было столь велико и выстрадано, что однажды обрело реальность.

За плечами Ритки был второй курс «молочного» техникума, в список распределения на практику в Смоленскую область в числе других девчонок была вписана и её фамилия. Все вместе они уже мечтали о том, как будут объедаться сладким дефицитом после полуголодного учебного года на известном «сгущёночном» заводе.

А накануне отъезда Ритку вызвали в учебную часть. Директор Иван Петрович долго молчал, перебирая лежащие перед ним бумаги, и грозно хмурил кустистые брови. Ритка, присев на краешек стула в углу кабинета, глядя на него, не могла сдержать улыбки. Иван Петрович был хорошим человеком, она нисколько не боялась его напущенной суровости.

Познакомились они два года назад. Тогда Ритка, красная от возмущения, почти орала у него в кабинете, требуя вернуть ей её личное дело. Работать технологом на каком-то молокозаводе? Она даже представить себе этого не могла! В её мечтах маячило совсем другое: кабинет редакции крупной газеты, интересная жизнь корреспондента, находящегося в самой гуще событий. И предпосылки к исполнению данной мечты, между прочим, были самые реальные. Последние пять лет обязательного образования Ритка именовалась не иначе, как «жемчужиной» и «гордостью школы». Её сочинения по русскому языку и литературе всегда занимали первые места не только на школьных, городских и районных, но даже на областных соревнованиях. А ещё Ритка сочиняла стихи и часто печаталась в районной газете «Ленинский путь». Редактор районки долго присматривался к ней, а к выпускному классу предложил ей всерьёз подумать о работе в газете и заочном обучении в соответствующем вузе. Ритка летала от счастья, её тайно лелеемые планы потихоньку начали сбываться.

Всё испортила мачеха. Желая избавиться от дочери мужа, периодически мелькающей в их доме, она выслала документы падчерицы в «молочный» техникум, находящийся в двухстах километрах, в соседнем городе. Обнаружив данный факт, Ритка от злости даже не смогла сказать жене отца всего того, что она думала о ней в тот момент. Она просто схватила свою сумочку и ринулась к автовокзалу. Всё, что кипело в ней в течение нескольких часов, выплеснулось в кабинете ни в чём не повинного директора техникума. Иван Петрович внимательно выслушал разбушевавшуюся девчонку, а потом, тяжело поднявшись с кресла, вышел.

Ритка, растерянно глядя на закрывшуюся дверь кабинета, внезапно струсила. Совершенно чётко она представила себе, как директор возвращается обратно в сопровождение милиционера. Потом — сырая камера предварительного заключения, потом, как минимум, пятнадцать суток на нарах…

Ритка двумя руками схватилась за голову. И зачем было так орать, спрашивается? Но ведь на её спокойную просьбу вернуть документы директор ответил чётко и уверенно: «Не отдам». Вот тогда её и взорвало: по какому такому праву? И что значит «не отдам», разве это правильно?

Дверь кабинета скрипнула, и Ритка от страха подпрыгнула на стуле. В проёме показалась широкая спина Ивана Петровича, потом раздался его голос.

— Ну, чего застыла? Помоги, не видишь разве, что мне тяжело? Подержи дверь, а то сейчас всё разольётся.

Ритка ухватилась за дверную ручку, потянула её на себя. Директор грузно прошествовал к столу и водрузил на него поднос. Снимая тарелки, снова заворчал.

— Чего стоишь? Иди, будем обедать. А то злющая, как тигра! Думаешь, испугала? У меня таких вояк, как ты — вон, и не сосчитать! И все чего-то доказывают. Садись, а то щи остынут, да и котлеты почти холодные. Давай, нажимай!

Ритка молча хлебала столовские щи пополам со слезами. Вместо неё говорил Иван Петрович. И казалось ей, что этот старый мудрый человек давным-давно знаком ей и искренне неравнодушен к её судьбе. Он говорил о том, что раз уж Ритка не ко двору в доме отца, то и не нужно докучать этому дому. А бабушке тоже нужно отдохнуть от забот, связанных с внучкой: вон сколько лет она тянет её, не считаясь со своими годами и болезнями. Понятное дело, Ритке хочется выучиться на журналиста. А кто будет кормить её и одевать ещё целых шесть лет? На гонорары в районной газетке сильно не разбежишься… В техникуме же можно получить хорошую специальность, которая поможет твёрдо встать на ноги. Вот тогда и учись дальше, хоть на журналиста, хоть на писателя. И, как говорится, сама себе голова, никто не указ! И ещё при техникуме есть общага, и даже своя столовая…

И о том, почему она нужна ему, директор тоже сказал честно, глядя Ритке в глаза. Уж очень ему понравились её характеристики в личном деле. Их там было три: из школы — как на выпускницу, оттуда же — как на вожатую, и из газеты с подшитыми вырезками её стихов. Последний довод директора сыграл решающую роль.

Вот так Ритка стала учащейся первого курса и редактором газеты техникума. А Иван Петрович стал для неё добрым другом.

За два минувших года Ритка привыкла к техникуму и общаге, как к родному дому. Жилось ей здесь легко и весело. И дел было столько, что некогда было жалеть себя. Но прошлое не хотело сдаваться без боя. И в очередной раз напомнило о себе сейчас, накануне её отъезда в Смоленск.

Иван Петрович наконец-то отложил бумаги в сторону и поднял на неё усталые глаза.

— В общем, так, Рита! Я тут до последнего сомневался, говорить тебе или нет. Решил сказать, а то узнаешь, что скрыл, век не простишь. Короче, запрос пришел на одного практиканта из Армавира. Ты ведь там родилась?

Ритка почувствовала, как у неё начала кружиться голова. Всё медленно поплыло перед её глазами, исчезая куда-то. Вместо этого она точно наяву увидела пыльную улицу южного города, в котором когда-то жила. Тротуар перед её домом был щедро заляпан чернильными кляксами раздавленных ягод тутовника, такого же цвета были щёки и руки не только Ритки, но и всех соседских девчонок, с которыми она играла в «дочки-матери»… Последнее слово отчего-то больно царапнуло её память. Ах, да, ведь её мать живет как раз в этом городе! Как она могла забыть? Внезапная догадка, видимо, изменила выражение её глаз, потому что на плечо девушки опустилась тёплая рука Ивана Петровича.

— Если ты не хочешь, то можешь не ехать! Напишу отказ, и дело с концом! Отработаешь практику на Смоленщине и вернешься. Эй, очнись! Да тебе не плохо ли, девочка? Наговорил, старый дурак!

Ритка прижалась холодной щекой к ладони на её плече.

— Вы очень хороший, Иван Петрович, зачем вы так о себе… Я никогда не забуду вас, честное слово!

Директор мягко провёл рукой по её растрёпанным волосам.

— Чего это ты, словно прощаешься? Тебе ещё учиться и учиться, а ты вон как заговорила!

— Потому что я поеду в Армавир!

— Поедешь? Твёрдо решила?

— Твёрдо! — Ритка смело взглянула в глаза Ивана Петровича. — Обязательно поеду. Там живёт моя мать.

После этих слов в лице изменился директор.

— Я этого не знал, девочка… Послушай меня, подумай, стоит ли? Если не ошибаюсь, ты не видела её больше шести лет. У неё своя семья, ты говорила, даже ребёнок есть. И, насколько я знаю, вы даже не переписываетесь. Не думаю, что она окончательно вычеркнула тебя из своей памяти, но ведь она может просто не узнать тебя, Рита! Я помню два года назад — и то ты была совсем другой, сейчас ты вполне взрослая особа, а не та сумасшедшая девчонка…

— Да, я совсем взрослая, и мне хочется окончательно разобраться в том, почему мои родители, прожив вместе восемнадцать лет, стали друг другу чужими людьми. Я просто обязана это сделать, Иван Петрович, вы же понимаете!

— Понимаю, дочка, понимаю…

— Вы-то понимаете, а вот как я всё это бабушке объясню…

Бабушка Ритки, Ольга Михайловна, была статной высокой женщиной. Даже теперь, в её преклонные годы, вряд ли кто-нибудь посмел назвать бы её старухой. Она умела держать себя по-царственному чуточку холодно, не выдавая своих чувств. Даже её затейливо уложенная роскошная коса была похожа на корону. И только дома, рядом с внучкой, она превращалась в добрую бабушку. Ритка ценила это, но иногда ей казалось, что в чем-то Ольга Михайловна не понимает её, наверное, оттого не осмеливалась сказать она ей сердечное «ты», обращаясь только на «вы». При этом Ритка знала, что бабушка — самый близкий, самый родной ей человек, готовый пойти за неё в огонь и воду. Знала, но ощущала при этом насущную потребность не высокого самопожертвования, а простой тихой нежности, поцелуя на ночь, ласкового касания руки… Бабушка не сильно баловала её этим. Может быть, это было правильно, ведь она учила Ритку быть такой же несгибаемой, как сама, имеющая колоссальный опыт сиротства. Наверное, поэтому она позволяла внучке учиться на собственных ошибках.

В Армавир бабушка отпустила её внешне спокойно. Что творилось у неё на душе в момент их разговора, Ритке понять было не дано. Прочувствовать это могла бы только зрелая женщина, в течение восемнадцати лет отслеживающая то, как постепенно разрушается жизнь её сына. Разрушается той, которую он любил сумасшедшей любовью, прощая ей не только физические измены, но и откровенное предательство. Ритка не могла бы понять, отчего её бабушка вдруг смахнула слезинку с ресниц и торопливо перекрестила её, стоящую на подножке вагона поезда. Это ей, почти семидесятилетней женщине, было ясно, что ничего хорошего не привезёт с собой Ритка из далекого южного города. Но говорить сейчас об этом внучке не было никакого смысла. Девушка рвалась к той, что дала ей жизнь. И только ей дано право разобраться в себе, пусть даже через душевную боль и слёзы обиды…

 

* * *

 

Через два дня Ритка вышла из вагона поезда на перрон южного города. Армавир встретил её дождём. Сильные косые струи воды сливались в огромные глубокие лужи, легковые машины плыли в них, утопая выше колёс. Ритка смотрела на город и совсем не узнавала его. Он был так не похож на маленький городок, где жили её бабушка и отец. Армавир был весел и нахален. Самодовольство пёрло из него раскидистыми купами деревьев, многоярусными клумбами, разноязыким говором смуглых черноусых таксистов. Юной девушке не только сесть в машину, но и просто заговорить с кем-то из них было страшно. Поэтому до завода ей пришлось добираться на автобусе.

Вконец измученная долгой дорогой, дождём и непривычной жарой, Ритка предстала пред очами заводского начальства. И испытала легкий шок, услышав о том, что практику она проходить, конечно, будет, но вот предоставить ей жилье у предприятия нет никакой возможности. Потом, разглядев выражение ужаса на лице практикантки, руководство сжалилось и разрешило два-три дня ночевать в «Красном уголке». И, окончательно расщедрившись, дало добро на то, чтобы эти дни Ритка не работала, а изо всех сил искала себе пристанище на время практики.

Лёжа на сдвинутых стульях, накрытых пыльной бархатной скатертью, слушая, как недовольно бурчит её голодный живот, Ритка горько усмехалась в непроглядной темноте южной весенней ночи, рыдающей проливным дождем.

— Приехала на родину! Идиотка, сейчас бы вместе с девками жила бы у какой-нибудь бабульки в доме, трескала бы её блины. И, между прочим, со сгущёнкой! Нет, понесло неизвестно куда! Промокла насквозь, а теперь ещё и валяюсь здесь, как бродяга… Прав был Иван Петрович, не нужно было мне тащиться сюда!

Вот так, ругая себя последними словами и ёжась от прохладной сырости, она и провалилась в короткий беспокойный сон.

Утро обрушилось на неё неожиданно и щедро. Птицы пели так, что ещё не проснувшейся Ритке показалось, что она где-то в центре не тронутых цивилизацией джунглей. Распахнув глаза, она долго смотрела на потолок, какое-то время не понимая, где она и что с ней. Через плохо вымытое окно в комнату широким снопом лучей вваливалось солнце, ярко-синее небо сияло своей бездонностью, чистая молодая листва деревьев казалась нарисованной яркой гуашью на фоне белоснежных облаков. Всё это было для Ритки и новым, и смутно знакомым. Ей захотелось поскорее окунуться в это необычное утро, слиться с ним, стать его частью. Девушка резко приподнялась над своим импровизированным ложем, один из стульев отъехал… Больно треснувшись коленкой об пол, Ритка скривилась от боли, но уже через секунду весело рассмеялась.

— Господи, какая же я дурочка, разнылась вчера, как маленькая. Тут так классно! И чего переживала? Крыша на время есть, и квартиру я себе найду обязательно. Сейчас главное — съесть чего-нибудь, а то от голода умру!

Город принял её и повёл, как маленькую девочку, бережно держа её за руку. Ритка вбирала, вдыхала его в себя, бродя по его улицам, что-то вспоминая, что-то узнавая вновь. Заметив вывеску «Ласточка», она ощутила мягкий толчок в сердце. Сюда, в этот магазин, они когда-то ходили вместе с папкой. И где-то, совсем рядом, на улице Розы Люксембург, была их первая квартира, та самая, куда её принесли из роддома.

Ритка зашла в магазин и непроизвольно сглотнула слюну. Здесь одуряющее вкусно пахло свежим лавашом. Торговала им румяная весёлая продавщица. Она ловко швыряла поджаристый душистый хлеб, быстро отсчитывала сдачу, отпуская при этом беззлобные шуточки. Она была оттуда, из Риткиного детства, девушке показалось, что узнала её, поэтому она улыбнулась ей, как родной.

Горячие лаваши кончились прямо перед ней. От расстройства улыбка сползла с лица Ритки. Продавщица, заметив это, ободряюще тронула её за плечо.

— Не журись, дитё! Зараз наши девчата ещё напекут. Тильки треба трошки подождать! — Эй, девчата, вы там скоро?

— Скоро, Галка! — Из-за двери выглянула «дивчина» — толстая армянка средних лет. — Сейчас Шамиля вывезет!

Рита, глядя на забавную сценку, снова заулыбалась. Похоже, в «Ласточке» работает интернациональный коллектив. Уже совсем забытое обращение «дитё» согрело её, на миг вернуло в далёкие уже годы. И невысокий темноволосый мужчина, катящий на тележке лотки с уложенными в них горячими лавашами, тоже был из её детства. Наверное, поэтому так знакомы были его лицо и необычное имя — Шамиля. Она не могла оторвать от него взгляд, понимая, что ведёт себя, как невоспитанный ребёнок. Она рассматривала, впитывала его в себя так же, как совсем недавно вбирала в себя этот город. Шамиля ёрзал под её взглядом, передёргивал плечами, наконец, не выдержав, глянул на Ритку в упор.

— Ты чего на меня вытаращилась, а? Может, я тебе должен чего, да не помню?

Ритка заторопилась с ответом.

— Вы не сердитесь, ага? Я так сразу и не смогу вам всего объяснить! Но мне почему-то кажется, что я вас знаю! Я здесь давно жила, совсем маленькой. Здесь, на соседней улице, честно! — Рита путалась в словах, чувства торопились вперед них.

Шамиля подошёл к ней поближе, пристально вгляделся в её лицо. Через мгновение он как-то по-бабьи хлопнул себя руками по бокам.

— Ё-моё! Да это ж Вадькина дочка! Ты — Рита? Господи, да неужели это и вправду ты, Ритка-Маргаритка? А я — дядя Вася, твоего бати друг! Не помнишь? Конечно, ты же совсем шпингалетом была, когда вы уехали! Вспомнила меня? Дядя Вася я, Андреев! К вам всё время с гармошкой приходил, мы с тобой вместе пели: «Шамиля, Шамиля…». Потому и зовут меня так, уж больно я эту песню любил. А я уже привык давно, не обижаюсь. А как Вадим, жив-здоров?

— Нормально! – Ритка осторожно коснулась губами плохо выбритой щеки Шамили. — Я вас помню, дядя Вася, правда!

— А коли так, пошли в гости! Чего ты будешь здесь всухомятку лаваш грызть? Пошли, тётка Настя тебя борщом покормит! Забыла, поди, когда кубанский борщ ела? Пошли, не тушуйся, мы с твоим батей как братья были. Значит, ты нам племянница — и точка! Галка, я пойду домой схожу, пообедаю, понятно?

— Понятно, Шамиля! — Продавщица ласково улыбнулась Ритке. — Иди, тильки водки не пей! Бо мы без тебэ як працувати будимо?

— Ой, не стони только! Через пару часов вернусь! Нужно ж поговорить с человеком! — Шамиля подтолкнул Ритку к двери. — Пойдём! Вот сейчас тетка Настя обрадуется, она ж тебя сколько раз нянчила! А ты и не помнишь ничего, эх ты, Маргаритка!..

Так Ритка оказалась в своём старом дворе. Едва она шагнула в него, её тут же окружили бывшие соседи. Она вспомнила их всех, и жену Шамили, и тётю Валю Олейникову, и однорукую тётку Марусю, вечно окружённую кошками, и строгого Эдвардса Андреевича, и бабку Акулину, которая ещё там, в юных Риткиных годах, казалась столетней. Ритка успевала отвечать на все вопросы об отце, при этом умудрялась есть удивительно вкусный борщ, вареники с вишнями, пирожки с клубникой и что-то ещё. Каждый из соседей тащил с собой угощение для неё. Ритка наелась так, как никогда в жизни. Тело её, измученное недосыпом на жёстких стульях, не хотело слушаться хозяйку, оно само устроилось клубком в широком кресле. Уплывая в сладкую дрёму, девушка услышала слова тёти Вали.

— Уморилась, сердешная. Васька, пусть она поспит, не буди её. А как проснётся, Эдвардс Андреевич съездит на машине за её вещами. Чего ей по чужим квартирам ютиться? У меня будет жить, места много. Всё, пошли по домам, пусть девочка отдохнёт, а то налетели на неё, как осы, со всех сторон.

Через день Ритка вышла на работу. Жизнь наладилась окончательно, уже через неделю Ритка была сменным мастером в цехе мороженого. Дома её ждала тётя Валя. Для Ритки всегда был готов горячий обед, в летнем душе висело свежее полотенце. В небольшом саду под старою черешней был гамак, где Ритка, сытая и освежённая холодной водой, валялась в блаженном безделье после работы. Там, в саду, и произошёл тот важный для неё разговор с одной из соседок.

Не вынесла своего любопытства тётя Маруся, спросила, виделась ли Ритка с матерью. Услышав отрицательный ответ, протянула удивлённо:

— Ну, дела! И даже случайно не встречались? Она же живет рядом, в двух кварталах отсюда. И ходит с работы мимо нашего двора. А мы думали, что ты просто не хочешь с нею знаться, поэтому никто ей и не говорил о том, что ты у нас живёшь.

Ритка непроизвольно вскинула руки, двумя ладонями зажала рот, словно удерживая рыдание. Тётя Маруся испуганно перекрестилась.

— Ой, разболталась я чего-то! Ты, Риточка, не сердись на меня, ладно? Я же ничего плохого не хотела, так, спросила просто…

— Нет, теть Марусь, вы мне скажите, где она живет, я к ней схожу. Сегодня же схожу, прямо сейчас! Я ведь из-за этого и приехала сюда, мне нужно с ней поговорить…

— Ой, не знаю, не знаю… Нет, адрес я тебе дам, не волнуйся. А вот стоит ли к ней идти, Рита, ты подумай сначала…

Взглянув в побледневшее осунувшееся лицо девушки, тётя Маруся замолчала на полуфразе. Столько невысказанного страдания было в больших глазах Ритки, столько невыносимой боли и откровенного одиночества, что по коже женщины пробежал озноб. Ей, фронтовичке, потерявшей на фронте руку и в связи с этим так и не получившей своей доли простого бабьего счастья, на миг стало страшно и до донышка души жаль эту девочку, лишённую материнской любви. Не сдержав своих чувств, она порывисто шагнула вперёд и крепко прижала Ритку к себе единственной рукой, горячо зашептала ей в ухо:

— Сходи, сходи к ней, погляди ей в глаза! А коли она тебя обидит, я ей эти зенки повыдираю, так и передай! Ишь ты, любовь у неё, муж молодой! А своего дитёнка малого в мир отпустить да не вспоминать о нём вовсе — это как называется? Сучка она, прости Господи! Так и передай от меня, мол, тётя Маруся однорукая тебя сучкой назвала! А ты не бойся её — она тебя бояться должна. Чуть что не так — сразу к нам возвращайся: ты нам не чужая, сама знаешь!

Дом, в котором жила Риткина мать, стоял на углу улицы Тургенева. Со всех сторон он был окружён высоким крепким забором, из-за которого видно было лишь макушки плодовых деревьев и слышался надсадный лай цепной собаки.

Однако в тот день войти в калитку двора этого дома она не посмела. Просто присела на широкую лавочку и закрыла глаза. Там, за Риткиными пушистыми ресницами, кто-то невидимый запустил бесшумный аппарат, и замелькали кинокадры. Её мать, ничуть не изменившаяся за пролетевшие годы, накрывала праздничный стол, ставила на него тарелки из их столового сервиза. Ритка сидела немного в стороне и наблюдала за её ловкими руками. Тепло и радостно было у неё на сердце, совсем так же, как давным-давно, в детстве, когда отмечали её десятый день рождения. Тогда за таким столом сидели рядышком и мать, и отец, и бабушка, и она сама…

Ничего не предвещало неприятностей, случившихся совсем скоро после этого. Мать оставила их, и её, и отца. И это было настоящим предательством. В то время она вместе с Риткиным отцом работала в большом продовольственном магазине. Папка был там директором, а мать — заведующей винным отделом. Дома много говорили о работе, и Ритка, несмотря на юный возраст, знала значения слов, совершенно не понятных её сверстникам. Самое грозное, самое страшное слово было «недостача». Именно его повторяли на разные лады в спальне родителей в одну из ночей. Ритка слышала тихий разговор и не могла заснуть, понимая своим куцым умишком, что к их дому подкралась настоящая беда. Недостача была в отделе матери. Откуда она взялась, Ритка от страха не поняла. Зато хорошо поняла другое. Из-за этой недостачи один из её родителей может угодить в тюрьму, а может быть, и оба сразу. Чтобы не заорать от ужаса, Ритка грызла свой кулачок до тех пор, пока не услышала уверенный голос отца:

— Женя, да не дёргайся ты так! Ну, напортачила, что теперь делать? Завтра же продадим что-нибудь, ковры, например. Перекроем, не переживай. Вон сколько у нас барахла! Можно сервизы продать, золото твоё, наконец. Выкрутимся, вот увидишь. Только я тебя в сотый раз прошу: давай уходить из торговли. Я бы давно всё бросил, не к душе это мне совсем. Только из-за тебя остаюсь! А все эти твои недостачи у меня вот уже где!

Слушая отца, Ритка наконец-то уснула. На следующий день, вернувшись из школы, она вошла в квартиру и не узнала её. Из комнат исчезло практически всё: телевизор, бархатные шторы, спальный гарнитур, посуда из мебельной стенки, китайские шёлковые покрывала с диванов. Девочка поняла, что всё это продано, чтобы возместить ту самую недостачу.

Удивило Ритку то, что, вешая свою школьную форму в шкаф, она не обнаружила там костюмов и платьев матери. Чуть позже в квартиру вошла Валентина Осиповна, большая толстая тётка, соседка по лестничной площадке. Заходила она к ним, как домой, так как дружила с матерью. В её руках была небольшая стопка книг — она частенько брала что-нибудь почитать из библиотеки Риткиных родителей. В этот раз она не направилась, как обычно, к книжным шкафам, а обессиленно опустилась в ближайшее кресло, посмотрела на девочку с жалостью.

— Рита! Маленькая моя, я тебе должна сказать… — по красным щекам Валентины Осиповны потекли обильные слёзы, — Женька-то от вас уехала! Насовсем, говорит! И шмотки все с собой забрала, бессовестная! Бросила она вас, Ритка!

Соседка заплакала навзрыд. Слушая её глухие причитания, Ритка растерянно оглядывалась вокруг, словно искала что-то потерянное, что-то нужное. Потом её пронзила мысль о том, что раз все вещи мать увезла с собой, то выплачивать недостачу будет нечем. А это значит…

Когда насмерть перепуганная Валентина Осиповна привела её в себя, тыча ей под нос ватку, остро пахнувшую нашатырём, Ритка медленно поднялась с пола и села на диван. Окончательно очухавшись, она принялась переставлять книги из книжного шкафа в посудный. Валентина Осиповна смотрела на неё с испугом, как на помешанную. Ритка повернулась к ней:

— Всё нормально, Валентина Осиповна, вы не думайте! Просто я хочу порядок навести, пока папка не вернулся. У нас же книг полно, все антресоли ими забиты. Я их сюда поставлю, вместо посуды. И ещё мне нужно шторы какие-нибудь повесить, а то вся квартира как на ладони.

Ритка махнула рукой в сторону окна. Валентина Осиповна мелко-мелко закивала головой.

— Да, Риточка, да! Умница ты моя, какая же ты, оказывается, взрослая уже! Я тебе сейчас тюль принесу, у меня новая есть! Я сейчас!

Пятясь и всё ещё всхлипывая, соседка исчезла из квартиры.

В обычное время отец с работы не вернулся. Ритка сидела одна за большим столом, на котором стоял остывший ужин — картошка в большой сковороде, пожаренная ею собственноручно впервые в жизни, и тарелка с солёными огурцами. Их принесла Валентина Осиповна вместе с тюлевой шторой. Кроме этого, в центре стола возвышался большой электрический самовар. Его в Риткиной семье водружали на стол только по большим праздникам. Почему мать не забрала и его, для девочки осталось загадкой. Бегство матери, конечно, не было для неё праздником. Заваривая чай и грея воду в самоваре, Ритка думала только о том, как сделать их разгромленный дом уютней, чтобы папке легче было принять страшную весть.

Она уснула, опустив голову на нетронутый стол. Разбудил её страшный грохот, ударивший по её барабанным перепонкам. Распахнув глаза, она увидела отца, пьяного, в рубашке, разорванной на груди. Он бил кулаком по столу и на пол летели тарелки, ломтики картошки и блестящие огурцы. Ритка, словно маленький зверёк, не душой даже, а всем своим нутром почувствовала, какая сильная боль мечется сейчас в большом теле её отца, как она злобно и безжалостно рвёт его сердце. Прямо через стол, свалив холодный самовар, она бросилась к нему на грудь, ткнулась носом в клочья рубахи и закричала тонко и пронзительно, от горя и жалости к нему.

Этот крик вернул его к действительности. С силой прижав ребёнка к себе, он заговорил горячо и бессвязно.

— Ты не бойся, Ритка, не бойся! Мы всё равно выживем с тобой, всё равно выживем, дочь! Пусть она катится, пусть! Мы без неё будем вместе, всё наладится. Ты только не плачь, ладно? Только не плачь!

Услышав, как затихают её рыдания, он на вытянутых руках приподнял и усадил её на край стола прямо перед собой.

— Слушай меня внимательно, поняла? Может получиться так, что я скоро уеду. Надолго или нет, я ещё не знаю. Но ты не должна думать, что я не вернусь. Я обязательно вернусь, Ритка! А ты пока поживёшь у бабушки, до тех пор, пока я не приеду. И самое главное, не слушай ничего плохого, что будут говорить обо мне, никогда не слушай: это всё неправда! Твой отец — честный человек, никогда вором не был и не будет! А виноват лишь в том, что… Э-э, да маленькая ты ещё, разве поймешь!

Внезапно отец уткнулся головой в её худые коленки и заплакал. Из всего, что он только что ей говорил, Ритка осознала одно. Её отца посадят в тюрьму за невыплаченную недостачу. Понимание огромной несправедливости оглушило её так, что она снова пронзительно закричала и провалилась в бессознание.

На этот раз в чувство её приводила медсестра со «cкорой помощи». Делая Ритке укол, она с осуждением смотрела на расхристанного отца девочки и двух соседок, стоящих рядом с ним.

— Взрослые люди, а что с ребёнком сделали! Всё пьянка проклятая, будь она неладна! А дети страдают, и никому до этого дела нет. Девочка у вас и так слабенькая, а вы её до истерики доводите!

Расходившуюся медсестру охладила одна из соседок. Отведя её в сторону, что-то пошептала ей на ухо. Та охнула и быстро ретировалась из квартиры, оставив стойкий запах лекарств и спирта.

После укола Ритка заснула крепким сном. Как ни пыталась она услышать, о чём говорят на кухне отец и откуда-то взявшиеся тётя Галя и тётя Лида, ничего не вышло. Словно тяжёлое, мягкое и звуконепроницаемое одеяло опустилось на её бедную голову, начисто отрезав от неё все звуки. Не знала она, что за эту ночь их соседки по подъезду, те самые тётя Галя и тётя Лида, обошли все квартиры не только их дома, но и всех близстоящих домов и собрали деньги, необходимые для выплаты злосчастной недостачи. Зная её отца как порядочного и честного человека, ни один из тех, кто вытаскивал из кошельков едва ли не последние рубли, не захотел написать свою фамилию в списке на отдачу долга. Риткин отец оценил это по достоинству. Недостающая сумма была добавлена в кассу магазина на следующий день утром, а ещё через пару дней отец положил на стол своего начальника заявление на увольнение. Больше никогда в жизни он не имел дела с торговлей.

Ритка тряхнула головой, отгоняя нежданные воспоминания, затмившие радужную картинку, придуманную ею. Нет, нельзя опять возвращаться в те детские обиды! Прежде нужно разобраться, почему мать поступила именно так, что её заставило сделать это. Вот сейчас, совсем скоро, она должна вернуться с работы, Ритка подойдет к ней и…

Что будет дальше, девушка додумать не успела. Из-за угла улицы в едва сгустившихся сумерках появилась фигура женщины. Ритка содрогнулась от внезапной внутренней дрожи. Даже в самой тёмной ночи она безошибочно узнала бы этот силуэт. Мать торопилась домой, неся в руках большую сумку. Ритка непроизвольно сжалась в комок, подтянула колени, обхватила их руками.

Проходя мимо, мать даже не взглянула в её сторону. Всё, на что хватило Ритки, так это полузадушенным шёпотом произнести: «Здравствуйте…». И получить на это равнодушное: «Здрасти-здрасти!», заглушённое скрипом затворяемой калитки.

Оцепенение сползло с неё минуты через три. Тяжело поднявшись, Ритка, как-то неуклюже переставляя ноги, пошла прочь. Что было у неё в душе в этот момент? Какая-то гулкая пустота, похожая на ту, что бывает в заплёванном шелухой семечек безлюдном кинозале, на экране которого ещё мечутся последние кадры разодранной обгоревшей пленки…

Следующая встреча с матерью произошла у Ритки в квартире у тёти Вали Олейниковой. Всё прошло как-то буднично, совсем не так, как ей представлялось. Вернувшись с работы, Ритка, войдя на широкую веранду дома, увидела сидящую в кресле мать и рядом с ней маленькую девочку лет четырёх. Странно, в груди у Ритки даже не вздрогнуло ничего, и это удивило её. Более того, эта встреча была ей неприятна, и даже ручейки слёз, побежавшие из глаз её матери, нисколько не расстроили её. Ритка поняла, что там, на вечерней лавочке у материнского дома, осталось что-то такое, что нужно было сейчас, в этот момент. Самым большим желанием Ритки было повернуться и уйти. Наверное, так она бы и поступила, если бы не девочка, прижавшаяся к коленям матери. Своей и Риткиной матери. Значит, эта малышка — её сестра?

Девушка села на стул у противоположной стороны веранды. И в тот же миг к ней метнулась маленькая фигурка. Девчушка бесцеремонно залезла к ней на колени, обняла за шею пухлыми руками, заглянула в глаза.

— Ты — Рита? Ты — моя сестричка? Ой, как здорово! А у меня никого нет, я одна с мамой живу. Нет, у меня ещё и папка есть, только он уехал куда-то. Но это ничего, ведь теперь у меня есть ты!

Прижимаясь всё крепче и крепче к Ритке, девочка тарахтела без умолку.

• А меня Оксаной зовут, ещё Ксюшей, Ксюхой и Аксиньей Помидоровной. Аксиньей меня папка зовёт! Он хороший, он тебе понравится, когда вернётся. Ты же теперь с нами будешь жить, да? Я тебя буду слушаться, вот увидишь! А я в садик хожу, домой меня мама только в выходные забирает. Я тебе не надоем, честно-честно!

Внезапно Ритка почувствовала, как нежность к этой незнакомой девочке наполняет её сердце, вытесняя из него тяжёлую обиду. Ей стало жаль Ксюшу, ведь в её глазах тоже уже жило одиночество. Ритка ласково погладила ребёнка по голове.

— Эй, Аксинья Помидоровна! Слезай на пол, а то ты своими коленями мне кучу синяков поставила! Давай знакомиться по-настоящему!

Именно сестра подвела её к матери. А через несколько дней мать вместе с Ксюшей приехали за ней на такси. Тётя Валя сама вынесла Риткину сумку и, обнимая девушку на прощанье, прошептала ей в самое ухо:

— Ты уж помирись с ней — она же мать тебе, как ни крути… Непутёвая, конечно, но ведь водки не пьёт, не курит, по мужикам не шастает. И работает, и девка у неё, глянь, как кукла наряжена! Может, и тебе что-нибудь новое справит, деньги-то у неё есть. Простишь, и тебе легче станет: я же вижу, у тебя внутри всё ровно канатом скручено. Нельзя так, Рита, долго не выдержишь. Коли совсем невмоготу станет, возвращайся! И так заходи, я за тебя переживаю. Ну, иди, дочка. И надейся, всё будет хорошо. Она же мать тебе, Риточка, мать — ты это помни!

 

* * *

 

После переезда на новое место жительства Ритка заскучала. Её маленькая сестричка Ксюша была на пятидневке в детском саду, мать возвращалась домой очень поздно, объясняя это тем, что как раз вечером-то и начинается самая работа страхового агента.

Приходя с практики, Ритка долго сидела на лавочке у калитки дома и разглядывала спешащих мимо прохожих. Они совсем не были похожи на её соседей по прежнему месту жительства. Здесь, на юге, они были более яркими, что ли, более беспечными. Девушка любовалась их разноцветными нарядами, загорелыми телами, весёлыми улыбками. И завидовала им, потому что ей самой веселиться хотелось всё меньше. Основной проблемой было то, что она, как ни старалась, не могла выдавить из себя слова «мама». Это раздражало, нервировало её мать. И хотя она всё ещё пыталась изобразить душевность и заботу, в её отношениях со вновь обретённой дочерью ощутимо пахло грозой. Кто первый из них сорвётся и когда, Ритка не знала, но её уже отчаянно тянуло прочь из этого дома. Даже в отсутствии матери ей не нравилось быть в комнатах, заставленных тяжёлой мебелью, завешенных шерстяными коврами и украшенных коллекциями хрусталя и фарфора. Поэтому-то Ритка до самого позднего вечера и торчала на лавочке.

Здесь она познакомилась с Лёликом. Такое инфантильное имя как нельзя лучше подходило невысокому бледному парню, однажды подсевшему к ней. Ритка нисколько не стушевалась — этого Лёлика она видела уже много раз, знала, что он живёт на соседней улице, но часто бывает в доме, находящемся напротив материного, у своих друзей. В этом доме всегда было множество людей, одни приходили, другие уходили. Ритка, наблюдая за ними, недоумевала, что может связывать этих мужчин и женщин, совсем молодых и достаточно взрослых. Понять это ей помог Лёлик. А разговор их начался с его вопроса:

— Ты не куришь?

Ритка на секунду задумалась. Как ответить на этот вопрос? Конечно, однажды в технаре она пыталась начать курить. Ради такого дела подружки подарили ей целый блок дефицитных сигарет «Золотое руно». Они скурили их вместе, за углом Дома культуры, в который ходили на дискотеку. Ритка тогда вдыхала в себя сладковатый дым, сглатывая комок подступающей тошноты. Курить ей явно не нравилось, но и быть «белой вороной» среди подружек тоже не хотелось…

Теперь, похоже, ситуация повторялась. Сказать «не курю» в данный момент казалось Ритке признанием в своей провинциальности. Но и покурить на пару с этим Лёликом тоже не представлялось ей возможным: вдруг он примет её за распущенную девчонку?

Ритка всё ещё металась в своих мыслях, когда её новый знакомый вытащил из кармана пачку «Беломора». То, что он начал делать дальше, удивило девушку. Ловко вытряхнув табак из белой папиросы, Лёлик набил её какой-то травкой из маленького бумажного пакетика. Прикурив, затянулся с наслаждением. Через минуту, прищурив глаз, снова глянул на Ритку.

— Хочешь дёрнуть разок? Вставляет нормально!

— Нет! — Ритка соскочила с лавочки. — Это что? Наркотики?

— Ты чего, дура, что ли? Подорвалась, как малахольная! — Лёлик сплюнул в цветы у забора. — Не ори, слышишь? — Потом, сбавив голос, добавил. — Анаша это, ясно? Хорошая штука! А наркотики — это то, что в вену ширяют. Поняла?

— Ага! — Ритка шагнула к калитке. До неё дошло, что в доме напротив торговали запрещённым товаром. — Ну, я пойду, ладно?

— Да погоди ты, чего испугалась? Я же тебя сразу спросил, куришь ты или нет. Ты промолчала, ну, я и подумал: молчание — знак согласия… А не хочешь — не надо! Тем более что удовольствие это не из дешёвых. Не убегай, давай просто поболтаем. Я же знаю, что тебе тоже несладко живётся — вечно ты тут на лавочке кантуешься. Понятно, твоей маман пальца в рот не клади, вместе с башкой оттяпает!

— А ты-то это откуда знаешь?! — Ритке вовсе не хотелось воевать за свою родительницу, но долг чести заставил её встать на защиту матери. — Как ты можешь так говорить о незнакомом человеке?

— Почему незнакомом? Она тут уже давно живёт. Все соседи знают, как она Ваське, ну, своему мужу, мозги задурила! Это же его дом, он её сюда привёз. А она ему по-быстрому дочку родила, он и растаял, дубина! Начал всё в дом переть, что плохо лежит. Только твоя маман вздохнёт: «Мясо в доме кончилось…», он ей раз — ночью со станции половину коровы тащит. Загрустит она: «Сапожки новые нужны…» — он ей к утру тридцать пар обуви подгонит, лишь бы довольна была!

— Ну, ты прямо не о человеке, о каком-то волшебнике рассказываешь! — Ритка снова присела на лавочку. — Он что, всё это из рукава вытаскивал?

— Ага, из рукава! Из вагонов он вытаскивал, вот и всё чудо! Вор он, Васька, настоящий вор! Рецидивист. А ты чё, не в курсе? Маман не рассказывала?

— Нет… — выдавила из себя потрясенная Ритка. — Она говорила, что он на заработки уехал…

Лёлик хрипло рассмеялся.

— На заработки! Лес валит, пашет на хозяина. Все его заработки — суточная пайка да нары деревянные. А упекла его туда жёнушка любимая, за его подарочки в благодарность.

— Это ты о ком сейчас говоришь?

— Всё о ней же, о твоей мамочке! Почуяла себя хозяйкой в доме, оперилась, на хорошую работу устроилась. Васька ей не нужен стал, вот она его ментам и сдала!

— Врёшь! — Ритка от злости треснула Лёлика по плечу рукой. — Наплёл всякой ерунды! Анаши своей накурился, да? Я тебе не верю, трепло ты.

Лёлик, чуть не слетев с лавочки от удара, неожиданно взглянул на Ритку с уважением.

— А ты молодец, отчаянная! Меня тут вся улица боится, между прочим, запомни это. У нас тут, знаешь, какая компания? С других районов к нам сюда пацаны даже носа не суют, знают, что прищемят. А ты — боевая. Давай к нам, будешь моей девчонкой. Никто не тронет, обещаю! Кстати, как тебя зовут-то? Меня Лёлик, а тебя?

— Рита. А теперь, Лёлик, я домой пойду, — Ритка поднялась, взялась за ручку калитки, — мне сегодня есть о чём подумать.

— Подумай. Подумай и над моим предложением тоже. А то сидишь здесь одна, никуда не ходишь. А у нас в компании весело, скучать не дадут!

— Это я уже поняла. — Ритка скользнула за калитку. — Пока, Лёлик…

— Эй, Ритуся, — из-за забора раздался голос парня, — ты хорошо подумай! А то ведь ни с кем другим тебе кадриться не придётся. У нас законы строгие: если не со мной, значит ни с кем, слышишь? Раз я тебя зацепил, из наших никто не подойдёт. А если кто из другого района к тебе подвалит, мы его без наследства оставим. Усекла?

— Усекла! — Ритка опустилась прямо на траву под черешней и добавила негромко:

— Пошёл ты на фиг, придурок, не до тебя сейчас…

 

* * *

 

Лето летело стремительно, шли последние дни июля. Ритка с нетерпением ждала конца своей южной практики. За всё время проживания рядом они с матерью так и не нашли того самого заветного языка, когда для общения не нужно слов, достаточно полувзгляда. Но скандалов в доме не было, Ритка с удовольствием возилась с Ксюшкой, частенько забирая её домой и в будние дни. Сестрёнка ждала её приходов с нетерпением, ведь, кроме того, что её уводили из надоевшей ей детсадовской спальни, её всегда ждал сладкий подарок — мороженое нескольких сортов. Брать из цеха три-четыре брикета мороженого не запрещалось, и Ритка часто баловала Ксюшу этим лакомством. Сёстры много времени проводили вдвоём. В выходные гуляли в городском парке, катались на качелях. Вечерами играли в куклы и читали книжки. Младшая сестра была счастлива, да и Ритке хватало этого общения. Думала она, что совсем скоро наступят её законные каникулы, она вернётся домой, к бабушке, и уж тогда-то она оторвётся с подружками по полной: не пропустит ни одной дискотеки в городе, а после танцев будет с девчонками болтать до самого утра на душистом сеновале. Она уже скучала по скромной красоте своего городка, по тенистому сосновому лесу, по его ковыльным полянам и воздуху, насыщенному запахом смолы.

Однажды Ритку во время смены вызвали на проходную. Совершенно не догадываясь, кто мог бы ожидать её за высокими воротами, Ритка лёгкой птицей перелетела большой двор и выпорхнула на улицу. Из автомобиля, стоящего напротив, вышел высокий темноволосый юноша в военно-морской форме. На его погонах под ярким солнцем сверкали новые звёздочки лейтенанта. Он шагнул Ритке навстречу и широко улыбнулся.

Девушка смотрела на него с удивлением. Прочитав в её глазах полное непонимание происходящего, молодой человек протянул ей руку.

— Привет, Рита! Я так рад встретиться с тобой!

— Извините, но я вас не знаю, — Рита смущённо опустила глаза, — вы, должно быть, ошиблись?

— Всё, Санька, хватит дурить девушке голову! — Из машины возник сияющий Эдвардс Андреевич. — Видишь, она тебя совсем не узнаёт. Честно говоря, если бы я тебя столько лет не видел, сколько она, то тоже бы ни за что не узнал. Хоть ты мне и сын родной!

— Саша? — выдохнула Ритка. — Ты — Саша?

— Саша, собственной персоной! Ну что, кнопка, теперь узнала?

— Сашка! — девушка порывисто обняла моряка за широкие плечи. — Вот ты вымахал здоровый, ни за что бы не подумала, что это ты, лопоухий!

— Па-а-а-па! — дурачась, протянул Саша. — А Ритка опять обзывается!

— Всё, гаврики, хватит шутить! — Эдвардс Андреевич дёрнул сына за рукав. — Давай в машину, нам с тобой на рынок нужно ещё заскочить, а то мать без капусты домой не пустит. А ты, Риточка, после работы сразу к нам, поняла? Иначе обижусь и не прощу никогда. Сашка училище закончил, в отпуск приехал. Думаю, вам с ним тоже есть что вспомнить. Так что ждём, не задерживайся, хорошо?

— Хорошо! — Ритка помахала косынкой. — До свидания, ушастик!

Саша шутливо показал ей кулак.

Вернувшись в цех, Ритка присела на скамеечку у смесителя. Нет, всё-таки не зря она приехала в этот город. Здесь она нашла своих старых соседей, которые помнили её с пеленок, здесь узнала свою маленькую сестрёнку. А сегодня встретилась с Санькой. Непроизвольно улыбка расцвела на её губах.

Санька… Верный спутник её детских лет, надёжный товарищ и сорвиголова. Он был старше Ритки на несколько лет, но это не мешало их дружбе. Третьим в их компании был Санькин пёс, породистый боксер Бой. Последний, пожалуй, был самым здравомыслящим из их троицы. Он не пускал её, Ритку, на глубину пруда, на который они с Санькой убегали без спросу. Пёс действовал категорически: заходил в воду, доплывал до девчонки и тащил её к берегу. Причём ему было всё равно, за что хватать — за трусы или за длинные волосы, стянутые резинкой в «конский хвост». В такие минуты Ритка лупила его кулачками по мускулистым бокам, но справиться с псом не смогла ни разу. Санька, наблюдая такую картину, валялся на траве от хохота. Случалось, что, вконец разобиженная его смехом, Ритка налетала драться и на него. Санька справлялся с ней одной левой, но никогда, ни разу в жизни, не сделал ей больно. Не скоро, но Ритка нашла верный способ наказывать Саньку за его смешки и подначки. Нужно было незаметно подкрасться к нему, свалить, потом плюхнуться ему на живот. Заключительным аккордом было движение обеих рук. Ими нужно было придавить к земле Санькины уши. Большие и мягкие, были очень удобны для этой цели — оттого-то Ритка и дразнила его лопоухим.

Но если честно, то в дальнейшем Ритка вспоминала Сашу не в моменты их «разборок», а в связи с другим случаем. Санька тогда вычитал где-то о том, что настоящие друзья должны вместе съесть пуд соли.

Пуд не пуд, а пачку соли они тогда слопали честно, на двоих, сидя в лопухах за домом. Бой взирал за процессом, нервно подёргивая обрубком хвоста, потом, не выдержав, умчался домой и привёл Эдвардса Андреевича. Когда Ритке и Саньке делали промывание желудков в больнице, пёс жалобно скулил за окном, словно понимал, что его друзьям сейчас не до шуток.

Ритка аккуратно повязала косынку на голову и принялась за работу. Пожалуй, впервые за всю практику ей хотелось, чтобы смена закончилась поскорее.

Этот вечер Ритка могла бы назвать самым счастливым в своей коротенькой ещё жизни, если бы… Но обо всем по порядку.

Две недели отпуска Саньки пролетели мгновенно. Каждый день он встречал Ритку у проходной завода. Уже загорелый, в джинсах и майке, обтягивающей мускулистую грудь, он был так хорош, что подружки по цеху откровенно завидовали Ритке. Поначалу она пыталась объяснить им, что никакого романа с этим парнем у неё нет. Потом, видя, как недоверчиво усмехаются девчонки ей в ответ, прекратила эти попытки. Если же положить руку на сердце, то она сама не знала, что у неё с Санькой. Отношения у них были дурашливо-дружеские, но у неё так сладко замирало сердце, когда она случайно замечала его внимательный и совсем не мальчишеский взгляд. Он носил ей её любимые конфеты, они, как когда-то в детстве, ездили в рощу на пруд, вечерами говорили о чём-то на скамейке в парке часами подряд. Но ни разу ещё Санька не взял её за руку, не попытался поцеловать. До того самого вечера…

— Ты даже не представляешь, куда мы сегодня с тобой пойдём! — Этими словами встретил её Санька. — На фестиваль песни! Со всего края артисты приехали. Я билеты купил! — Санька помахал перед её носом бледно-жёлтыми полосками бумаги. И, секунду помедлив, добавил: — Ты же не против, Рит?

— А почему я должна быть против, интересно? — Ритка махнула рукой весёлой стайке девчонок, пробежавших от проходной к остановке троллейбуса. — Я хорошие песни тоже люблю. Пойдём обязательно, только мне переодеться нужно. Это быстро. Ты как — подождёшь меня в центре или проводишь до дома?

— Конечно, я с тобой, а то начнёшь красоту наводить и опоздаешь на концерт. Хотя зачем тебе ещё что-то, не понимаю… Ты и так красавица!

Ритка искоса глянула на шагающего рядом Саньку. Ни тени лукавства не было на его лице. Убедившись, что о её красоте он сказал совершенно серьёзно, Ритка вспыхнула до корней волос и отвернулась от своего попутчика.

— Так, Рита, всё! — Санька резко остановился. — Больше молчать не могу! Ты мне очень нравишься, поняла? Вот так и знай. Говорить о своих чувствах я не умею, если честно, ни разу ни в кого не влюблялся, так что не обижайся. Но без тебя мне и минуты не хочется быть почему-то. А мне через неделю уезжать…

— Через неделю?! — Ритка сама не заметила, как прижалась к Санькиной груди. Его сильные руки тут же обхватили её талию.

— Не плачь, глупенькая, куда я теперь от тебя денусь? Уеду, потом за тобой вернусь. Ты же поедешь со мной? Все в части обзавидуются, какая у меня жена красавица! А я буду гордиться, понятно?

Ритка смотрела на него растерянным счастливым взглядом. Первый раз в жизни ей говорили такие слова. Так и не сумев ничего вымолвить в ответ, она просто уткнулась лицом в широкую грудь парня.

У самого дома матери они ненадолго расстались. Санька отправился в близлежащий магазин за сигаретами, а Ритка побежала наряжаться в своё лучшее платье.

Открывая калитку, она внезапно почувствовала сильный толчок в спину. Едва не упав от неожиданности, она обернулась и прямо перед собой увидела гнусно улыбающееся лицо Лёлика.

— Привет, Ритуся! Что же ты, дорогая, не помнишь, о чём я тебя предупреждал? Что это за фраер с тобой припёрся, а? Я же тебе говорил, здесь наша территория, другим сюда хода нет. Или запамятовала, старуха? Теперь придётся бить ни в чём не повинного человека по твоей милости. Все вы, бабы, такие!

Ритка с презрением посмотрела на Лёлика. Что можно объяснить такому? Точнее, что он может понять о том светлом и чистом, чем сегодня одарило её небо? Да и не стоит он того, чтобы говорить ему об этом, в самом деле! Ритка шагнула вперед.

— Так, Лёлик, слушай меня и не перебивай. Я тебе ничего и никогда не обещала. Поэтому прав у тебя на меня никаких нет. А значит, я могу вести себя, как хочу. И встречаться с кем-то другим тоже. Этот парень — мой старый друг, мы с ним в одном дворе росли с детства. Я его не видела много лет, сейчас он в отпуске после морского училища. И вы его пальцем не тронете, понял? Если же хоть кто-то начнёт качать права, то я за себя не ручаюсь!

Ритка твёрдо взглянула в глаза парня, стоящего напротив.

— Лёлик, ты же меня не знаешь совсем. Может, у меня справка из психушки есть? Вот возьму перед отъездом и спалю твой дом, а? И может быть даже вместе с тобой. Ты об этом не подумал? А потом пусть ищут. Ты же даже фамилии моей не знаешь, урод!

— А я у твоей маман спрошу! Если не ответит…

— И тут не угадал! Но объяснять я тебе ничего не буду. Теперь вали отсюда, мне с тобой говорить некогда. Меня парень ждёт. Настоящий, классный парень, а не такой сморчок, как ты!

Лёлик ошарашенно смотрел в спину девчонки, идущей к крыльцу дома. Потом, опомнившись, крикнул ей вслед:

— Эй ты, борзая! Не трону я твоего морячка, мы флотских уважаем, ясно тебе? Но ты ему передай: если ещё раз здесь увижу, то грохну его, и дело с концом.

Ритка гневно обернулась:

— А справишься?

— Если с ним не справлюсь, то тебя пришью, Ритуся! И легче, и приятней!

— Рискни здоровьем! — Ритка захлопнула за собой дверь дома и обессиленно привалилась к стене коридора. Встреча с наркоманом расстроила и напугала её. Она совсем забыла о предупреждении Лёлика. Точнее, просто не приняла его всерьёз. Теперь, похоже, дело принимало совсем другой оборот.

Говорить о произошедшем инциденте Саше Ритка не стала. Не хотелось ей портить замечательный вечер. После концерта они, взявшись за руки, долго бродили по улицам Армавира. Когда подошел час прощаться, Рита заспешила к остановке троллейбуса.

— Сань, ты меня не провожай, хорошо? Я от остановки сама до дома добегу, там всего-то три квартала.

— Ни за что на свете! Одну я тебя не отпущу, посмотри, темень какая. Чего это ты выдумала, Ритка? Поедем вместе, потом доведу тебя прямо до калитки. — Санька заскочил следом за ней на подножку подошедшего троллейбуса. — Или я тебе так надоел за сегодняшний вечер?

Ритка посмотрела в его лицо и промолчала. Ей самой не хотелось расставаться с ним. Даже несколько минут рядом с Санькой были для неё настоящим счастьем.

Выйдя у кинотеатра «Комсомолец», они перешли дорогу и зашагали по улице Тургенева. Здесь было ещё темнее, освещалась только проезжая часть, тротуар от неё был закрыт высокими деревьями, противоположная сторона узкой дорожки состояла из плотных заборов частных домов. Над ними также шумели кроны всевозможных плодовых деревьев. Ритка непроизвольно поёжилась. Настраивая себя на то, чтобы наконец-то рассказать об угрозе Лёлика, она нервно оглянулась. И увидела тусклый глаз какого-то чудовища, летящего на них с Санькой. Она едва успела схватить парня за руку, как ощутила сильный толчок, что-то горячее, мощное пролетело между ними. И небо рухнуло на неё, словно горный камнепад…

 

* * *

 

Рядом кто-то плакал. Ритка услышала это словно сквозь вату. Голова её была легкой и пустой, как воздушный шарик. Она открыла глаза. На неё смотрела её мать. Как Ритка очутилась в своей кровати, она не помнила. Потом плач матери сменился её торопливым объяснением.

— Тебя Саша принёс на руках. А сам весь побитый! Джинсы на одной ноге до самого верха разодраны, колени и руки все в крови! Его или твоя кровь, я так и не поняла! — мать снова начала всхлипывать.

— Что это было? — Ритка каждое своё слово выговаривала с большим трудом, мешали разбитые губы и звон в голове.

— Какой-то идиот влетел между вами на мотоцикле. Саша говорит, его отшвырнуло в сторону, а тебя зацепило, тащило метров десять!

— Подожди, не плачь, объясни, пожалуйста… — Ритка почувствовала, как тает в ней холодный лёд обиды на эту женщину. Ей хотелось погладить её по волосам, но рука её почему-то наотрез отказывалась слушаться.

— Да-а, не плачь! Такое с тобой случилось! Твой отец мне никогда не простит этого, чего доброго, приедет сюда, вообще мне голову свернёт! Ты же для него — свет в окошке! А я недоглядела…

Растаявшая было полынья Риткиной обиды начала быстро затягиваться свежим льдом. Даже сейчас, когда её душа чуть ли не расставалась с телом, она вновь осознала свою ненужность. И ясно осознала, что переживала мать сейчас вовсе не о её здоровье, а о собственном спокойствии. Ритка опустила тяжёлые веки и тотчас ощутила себя на свихнувшейся карусели. Почувствовав приступ жестокой тошноты, застонала. Мать наклонилась к ней.

— Рита? Может, «скорую» вызвать? Ты как?

— Не знаю… Мне кажется, я сейчас умру…

И снова Ритка провалилась в какую-то чёрную бездну и летела в неё долго-долго…

 

 

У мужчины в белом халате, держащего её за запястье, было странное лицо, искривленное на правую сторону. Глаза его, чёрные и блестящие, внимательно вглядывались в неё. Ритка попыталась тряхнуть головой, сбрасывая наваждение. От первого же её движения всё вокруг снова завертелось сумасшедшим колесом.

— Спокойно, девочка, спокойно! — голос мужчины был низким, с нерусским акцентом. — Тебе сейчас лучше вообще не шевелиться. У тебя серьёзное сотрясение мозга, очень серьёзное. Если б тебя привезли на полчаса позже, дело было бы совсем плохо. Но тебя привезли вовремя! И доктор Мартиросов этому рад! Кстати, доктор Мартиросов — это я! Армен Зарменович! Будем знакомы! Можешь мне не отвечать, тебе сейчас не до любезностей. Но хочу тебя порадовать, Рита. Ты сейчас хоть и похожа на хорошую отбивную котлету, зато у тебя ни одной косточки не сломано. Это очень хорошо, девочка! А голову твою мы починим, дай только срок. Будешь как новенькая. Ну-ка, открой ещё раз глазки!

Ритка еле-еле приподняла веки. Лицо весёлого доктора по-прежнему было кривым. Она тяжело вздохнула, из уголка её глаза скатилась слезинка.

— Ай, аствац! Не плачь! Не поддавайся! Знаешь, как в нашем народе говорят? Покорный судьбе умирает рабом! А ты возьми и не покоряйся ей! Плюнь на неё и береги своё здоровье, дорогая!

— У меня с глазами что-то, — еле слышно прошептала Ритка, — у вас лицо кривое…

— Вах! Лицо у меня кривое! Ты бы, Рита-джан, своё бы сейчас лицо видела! Нормально у тебя с глазами, не переживай! А то, что ты видишь, называется родовой травмой, понятно? Таким вот я на свет появился и таким живу. Где справедливость, я вас спрашиваю? — доктор шутливо развёл руками, обращаясь ко всем больным, находящимся в палате. — Вот вы поправитесь и уйдёте по домам. А я, мало того, что в больнице буду торчать до самой пенсии, так ещё с той же самой головой останусь…

Рита слушала добродушный голос Армена Зарменовича и смех его подопечных. Она не понимала: то ли звучащее становится тише, то ли она снова уносится куда-то далеко-далеко от этих людей и этой комнаты. Куда-то отступала боль, терзающая её тело, и голова снова становилась невесомой. В ней, как в прозрачном аквариуме, испуганно металась лишь одна рыбка-мысль: «А что же с Санькой?». Она, почти в полубреду, шептала это имя все отчетливее.

— Санька? — доктор наклонился к ней поближе. — Это тот парень, что с тобою был? У него всё нормально! Так, несколько синяков и шишек, и ещё на одну ногу прихрамывает. Ничего, для мужика это не страшно! Заживает, как на собаке, тем более что ничего серьёзного у него нет. Я сам его осматривал, его чуть позже тебя отец привозил. Папаша этот просился зайти к тебе, а я его не пустил, такой уж я вредина, понимаешь? Сейчас с тобой разговаривать только я имею право. И то недолго. Так что закрывай глаза и спи, ни о каких женихах не думай. Это мой приказ, а мои приказы здесь исполняют беспрекословно!

— Жени-и-х! Сволочь он, а не жених! — раздался женский голос из противоположного угла палаты. — Пока здорова была, поди, златые горы сулил. А как девка в беду попала, так сразу в кусты. Самому сказать страшно, так он вместо себя папашу послал! Конечно, как он её друзьям покажет вот такую, изуродованную! Да ещё прибавил, мол, никакой надежды нет, что у неё крыша не съедет. А ему, гаду, здоровая жена нужна! Все они такие!

— И я такой? — Армен Зарменович прервал гневную тираду женщины. — Что ж вы, Полякова, всех на свой аршин меряете? Зачем девочке больно делаете? Ей сейчас и так плохо, а вы ей душу рвёте! Взрослая женщина…

— А пусть сразу знает, что подлец он, не ждёт его, как я своего ждала. Фрукты каждый день носил, а как узнал, что у меня ступню отняли… Да чтоб они сдохли, окаянные! — крик женщины перешёл в истерический вой. В палате замелькали фигуры в белых халатах. Мартиросов отрывисто бросал процедурной сестре названия каких-то лекарств. В общей суете все забыли про Ритку. А она словно летела с высокого водопада в струях горячей воды всё быстрее, снова проваливаясь в чёрную бездну…

 

* * *

 

Что это было, сон или не сон, Ритка не смогла определить…

Странное дело: вокруг были высокие сугробы, позёмка стелилась по обледеневшей дороге, электропровода курчавились пушистым инеем. Всё вокруг сверкало и искрилось. И тихо-тихо было под тяжёлыми серыми облаками, подпёртыми столбами дыма из печных труб домов, один из которых принадлежал Риткиной бабушке. Ритка остановилась перед заметённой калиткой палисадника. Что-то было не так.

Она опустила глаза и удивлённо охнула. На ней, кроме лёгкого открытого сарафанчика и босоножек на «платформе», ничего не было. Но вот что было удивительно: стоя по колено в снегу, Ритка совсем не ощущала холода. Быстро толкнув калитку, пробежав через палисадник, она открыла дверь в большой, крытый по-сибирскому двор. Тут всё было по-старому. Она поднялась на высокое крыльцо дома и увидела, что дверь заперта на маленький висячий замок. Это означало, что Ольга Михайловна дома, но занята делами по хозяйству. Она либо в старой конюшне, где теперь жили куры, либо кормит пса Джульбарса, владельца огромной конуры в саду.

Ритка заглянула к крикливым курам. Потом, спеша, распахнула дверь в сад. Там тоже была зима. Здесь она смотрелась ещё великолепнее. Старые яблони были одеты в белые шубы, у их стволов громоздились причудливые сугробы, больше напоминающие песчаные барханы. Ритка пошла по единственной расчищенной дорожке, ведущей к будке пса. Никого не обнаружив, она повернула голову направо и застыла на месте.

На самой любимой бабушкиной яблоне, антоновке, висели яблоки. Они были спелыми, нежно-жёлтого цвета. В белой снежной шали-паутинке они смотрелись, как яркие фонарики. Ритка, разглядывая их, готова была поклясться, что от каждого плода шёл тёплый свет. Даже от тех, что валялись под яблоней, наполовину вмёрзнув в наст.

— Что ж это такое, Господи! — Ритка опустилась на колени и принялась собирать яблоки в подол сарафана. — Куда же бабушка глядит? Такие яблоки пропадают!

— А я их тебе оставила, внучка! — раздался как всегда спокойный голос Ольги Михайловны. — Эти яблоки нужно с дерева есть. Только тогда в них сила живёт! Я тебе ведь уже говорила об этом.

Ритка обернулась. Бабушка в тёплом пальто и пуховой шали стояла у двери в сад. Девушка кинулась к ней, роняя яблоки. Прижалась щекой к тёплой морщинистой щеке и замерла на секунду, слушая знакомое:

— Ну, вот, слава Богу, повидались! Ты дома, и всё хорошо…

 

* * *

 

Через два дня Ритке стало легче. Она попросила Ларису, свою соседку по палате, подержать перед ней зеркало. Взглянув на себя, не смогла сдержать горькой усмешки. Сейчас ей было легко понять своего сбежавшего кавалера. То, что отразилось в зеркальной поверхности, лицом назвать можно было с большим трудом. На лбу зияла огромная ссадина, оба глаза заплыли чудовищными синяками, нос и губы были разбиты, кожа на подбородке стёсана асфальтом. Таким же было и тело, но оно хотя бы было упрятано в ночную рубашку. А вот до головы ей и дотронуться было страшно, казалось, нет на ней живого места. Кстати, это полностью соответствовало действительности. Расчесать спутанные, запёкшиеся от крови Риткины волосы не представлялось возможным. В этот день их обладательница совершила настоящий подвиг — собственноручно завязала на голову косынку. Это отняло у неё столько сил, что она так и не смогла даже попробовать сесть на кровати.

Лёжа на постели, она по-прежнему старалась двигаться как можно реже, голова кружилась, хотя и не так, как в первые дни, но ощущения были тягостными. Ритка боялась, что её опять начнёт тошнить, не хотела доставлять хлопот санитаркам. Внутри неё теперь было пусто и безжизненно, как в сгоревшем лесу. Она научилась часами лежать бездумно, глядя в одну точку — трещинку на потолке. Саньку она простила. Что значило его бегство от неё по сравнению с тем, что когда-то сделала её мать? Едва ли стоит помещать на одну чашу весов настоящее предательство и мальчишечью трусость…

Мать приходила к ней после обеда, сидела рядом с её кроватью на скрипучем стуле, рассказывала про шалости Ксюши, оставляла на тумбочке сок и кефир. Потом торопливо уходила, ссылаясь на то, что нужно спешить на работу. В минуты их прощания Ритка снова остро чувствовала щемящую обиду, слёзы закипали у неё в глазах, жгли щёки, ей хотелось заорать так же, как орала тогда Полякова, та самая, у которой после автомобильной аварии ампутировали ногу. Но Ритка сдерживала себя изо всех сил и не отворачивалась от прощального поцелуя матери.

На третий день пребывания в травматологии ей снова стало хуже. Сыграла ли свою роль весть из соседней палаты, Ритка не знала. Однако когда ей сказали, что ночью в отделение поступил жестоко избитый парень со странным именем Лёлик, она внезапно ощутила страшную боль в затылке. Как выяснилось чуть позже, это действительно был он, её мучитель, безжалостно сбивший её своим мотоциклом.

Пожилая нянечка, моя полы в их палате, рассказала, что Лёлик даже не знает, кто так отделал его в тёмной подворотне. Получив по голове бутылкой с пивом, он потерял сознание. В его памяти от того вечера осталась только одна фраза напавшего на него. Тот, пиная его тяжёлым ботинком, повторял: «Вот тебе, тварь, подарок от Шамили!». Санитарка, кряхтя, отжимала тряпку и приговаривала:

— Вот ведь, нехристь какой-то, басурман, парнишку чуть до смерти не зашиб!

Ритка после этой новости расплакалась навзрыд. Единственным человеком, вставшим на её защиту, оказался дядя Вася, друг её отца, грузчик из «Ласточки». А мать отводила глаза в сторону и всё чаще говорила о том, что Ритка-то уедет, а им с Ксюшей оставаться… И о том, что если даже этого Лёлика посадят, то есть ещё его друзья — наркоманы. А эти, когда обкурятся, способны на всё. И, вроде как, ей уже намекали на это…

Ритка не хотела больше оставаться в Армавире. Её заветным желанием было поскорее подняться на ноги, собрать вещи и уехать домой, на Волгу.

 

 

Был поздний вечер. Ритка лежала, закрыв глаза. Сон никак не хотел хотя бы на несколько часов спасти её от тупой боли в теле и душащей тошноты. Соседки по палате давно угомонились, в сотый раз пересказав свои судьбы подругам по несчастью.

Ритка слушала их молча, не вставляя ни слова. Говорить ей было трудно, разбитые губы, заживая, покрылись корочкой болячек. При малейшем движении на них появлялись саднящие трещины. Но даже не это мешало Ритке общаться. Ей просто не хотелось говорить.

В тишине палаты, нарушаемой лишь сопением спящих, она, впервые после того злополучного вечера, пыталась заглянуть в себя. Там по-прежнему была выжженная сушь и какая-то тягостная усталость.

Ей не хотелось ни-че-го, ей просто не хотелось жить. Непонятная тоска прилегла рядом с ней, обняла её сухими руками, сдавила так, что защемило сердце.

За стенкой, в гулком больничном коридоре послышались шаркающие шаги и негромкие голоса двух женщин. Ритка поняла, что это дежурная медсестра Света и одна из нянечек.

— Свет, ты представляешь, я сейчас в приёмном отделении была. А там такое!

— И что же там, Ивановна, такое? Опять кого-нибудь с аварии привезли?

— Да нет, Бог миловал. Там к нашей больной мать приехала откуда-то издалека. А её не пускают. Она в слёзы! Уже в возрасте она. Говорит, держалась до последнего, а как узнала, в каком состоянии её дочь, не выдержала. И с сердцем плохо стало, старенькая ведь. Видно, совсем поздно дочку родила.

— А к кому она приехала, не знаешь?

— Как не знать! К Рите, ну той, которую три дня назад привезли, из восьмой палаты. Мотоциклом сбитую, не помнишь, что ли?

— Да поняла я, Ивановна, чего разошлась! И с чего ты взяла, что это мать к ней приехала? Ты чего-то путаешь! Я её мать знаю, она сюда приходила. Всё норовила нас застраховать от несчастного случая, она в Госстрахе работает. Так что ты чего-то не так поняла.

— Нет, Света, это точно её мать была! Такие глаза только у настоящих матерей бывают, поверь моему опыту! Она ещё дежурному врачу рассказывала, что, мол, отец этой девочки как получил телеграмму от нас, что дочь в тяжёлом состоянии, так целый вечер плакал. А потом попросил её съездить, дескать, сам он не выдержит, если вдруг чего. Всё повторял: съезди, матушка, ты, я не могу…

— Да уж, нынче женщины куда сильнее, это точно. Знаешь, Ивановна, на эту тему анекдот? Ну, слушай…

Голоса, отдалившись, стали совсем неслышными.

Ритка двумя руками взялась за виски. Мать? Какая мать? Какая телеграмма? Почему папка плакал целый вечер? И вдруг в её памяти всплыло тёплое нежное слово. Матушка! Так Риткин отец обращался к своей матери. Бабушка! Это она приехала! И она плачет!

Крупная дрожь сотрясла бедное тело Ритки. Как такое возможно? Ведь бабушке почти семьдесят лет, как она одна добиралась сюда? И почему её не пускают к ней?

В возбуждении она даже не заметила, как села на кровати, спустив ноги на пол, потянулась к халату, висящему на стуле.

Решение пришло мгновенно. Оно было единственно верным для неё сейчас, другого быть не могло. Если бабушку не пускают сюда, то она должна идти к ней. Причем немедленно.

Впервые встав на ноги, она ощутила в них почти полное отсутствие сил. Казалось, что она не сможет сделать и шагу. Ритка со злостью ударила себя кулаком по колену и, покачнувшись от этого движения, двумя руками ухватилась за спинку кровати.

Нет, она сделает это, даже если придется не идти, а ползти! Ритка решительно шагнула к двери.

Коридор был пуст и слабо освещён. Девушка, держась за стену, с трудом начала продвигаться в сторону выхода. Она не боялась того, что её увидит постовая медсестра или дежурный врач. Ни одна сила в мире не смогла бы сейчас остановить её. Преодолев бесконечный коридор, Ритка вцепилась в перила лестницы и перевела дух. Самая опасная часть пути была преодолена, теперь следовало спуститься с третьего этажа на первый и выйти на улицу.

Своё «большое» путешествие она могла бы сравнить со спуском по кругам ада. Съезжая грудью по перилам всё ниже и ниже по лестнице, она отчётливо понимала, что обратного хода у неё нет. Все силы были брошены на спуск. Огромное разочарование подкараулило её у внутренней двери подъезда. Упав на неё всем телом, она пыталась открыть её, но собственного веса не хватало, а сделать ещё одно усилие она была не в состоянии. Слёзы хлынули из её глаз, орошая потрескавшуюся филёнку.

Внезапно Ритка почувствовала, что начинает падать вперёд. Кто-то, желая войти, потянул дверь на себя вместе с ней. Через секунду Ритка полулежала на руках мужчины средних лет. Тот, сначала растерянно, а потом с испугом вгляделся в разбитое лицо девушки. В тусклом свете лампочки, освещающей подъезд, его впечатления от поздней встречи были, видимо, ошеломляющими.

— Извините! Спасибо! Я пойду! — Ритка осторожно отодвинулась от мужчины.

Летняя ночь остудила её горящие щёки неожиданно свежим ветром. Ритка стояла на полукруглом крыльце. На скамейках перед входом в больницу никого не было, лишь высокие деревья шумели листвой громко и грозно, словно знали они о какой-то неизвестной ей беде. Девушка оглянулась на захлопнувшуюся за ней дверь. При всём желании ей уже не попасть обратно. Вряд ли кто-то придёт сюда ещё. Если тот обалдевший дядька не расскажет кому-нибудь из медперсонала о своей встрече с ней, то никто не хватится её в отделении. Ритка вцепилась руками в подоконник окна рядом с крыльцом. Значит, придётся дожидаться утра здесь, на улице. Девушка прижалась горячим лбом к стеклу окна. Внезапно её внимание привлекла табличка на внутренней двери комнаты за этим стеклом. Она гласила: «В приёмное отделение в верхней одежде не входить!».

Значит, это и есть то, к чему она стремилась? Но где же вход? По всей видимости, за ближайшим углом здания. Ритка, передвигаясь из последних сил, потащило своё, отказывающееся слушаться её, тело.

Верхняя часть двери приёмного покоя была застеклена. Полоса яркого света падала изнутри здания на невысокое крылечко. Эти две ступеньки отняли у неё последние силы. Упав на колени, Ритка поняла, что вряд ли сможет встать ещё раз на ноги. Ей хотелось заплакать, но даже мышцы лица отказывались её слушаться. Она сжалась в комочек и затихла, вслушиваясь в себя.

Словно что-то уходило из неё, неторопливо, но уверенно. На освободившееся место входило что-то новое, не знакомое ей прежде. Как обозначить это, Ритка ещё не знала. Она словно поднялась высоко-высоко и оттуда смотрела на всё происходящее в её жизни внимательным и отстранённым взглядом.

Всё встало на свои места, приоткрыв ей простую правду: кто любил и не любил её, кого любила и не любила она. И всё можно было бы исправить, если бы осталась хотя бы часть того, что сейчас незримо уходило из неё… А без этого, уходящего, всё было бессмысленно, даже сама жизнь.

Ритка, чувствуя, что прощается сама с собой, судорожно втянула в себя запах южной ночи, скошенной травы, пыльных листьев, политого водой асфальта, насыщенный аромат каких-то белых цветов на клумбе...

И вдруг к этому запаху примешался какой-то другой, абсолютно чужой в устоявшейся гамме. Он был не по-здешнему тонок, не вызывающ, не настойчив. Но было в нём что-то знакомое, что-то такое, что моментально заставило встрепенуться девушку. Он словно придал ей некой магической силы так, как живительная влага дождя спасает погибающий от жажды росток. Он помог ей подняться и припасть к стеклянной части двери. Как в волшебном фонаре она увидела ярко освещённую комнату, в центре которой стоял круглый стол, накрытый белой скатертью.

Следующее, что она увидела, была вместительная сумка из жёлтой кожи, стоящая на столе. Радость вспыхнула в Ритке, согрела её изнутри: это была «ридикюля»! Так Ольга Михайловна шутя называла свою любимую сумку.

Через секунду девушка увидела саму бабушку, непривычно бледную, с растрёпанной косой на плече. Её привела сюда, поддерживая под руку, дежурная медсестра, осторожно усадила на стул возле стола. Ритка хотела крикнуть: «Бабушка!», но вместо этого из её губ вырвался слабый стон.

Ольга Михайловна не услышала внучку, она её почувствовала. Подняв голову, она обвела глазами комнату и увидела Ритку в раме двери, тут же узнала её, рванулась вперёд, резко всплеснув руками. От этого жеста её сумка упала со стола на пол.

Последнее, что увидела оседающая на крыльцо Ритка, была рассыпавшаяся из сумки антоновка, крупные, тяжёлые яблоки, издающие тот самый, знакомый ей с детства запах…

Ритке было безумно плохо, небо с крупными звёздами крутилось над ней с невообразимой быстротой, она снова проваливалась в нестерпимую боль, терзающую всё её бедное существо, но всё это было не важно.

Потому что теперь, Ритка знала это точно, она будет жить. Долго и счастливо, как молодая сильная ветвь старой, но величественно прекрасной яблони. И на этой ветви непременно появятся новые веточки и жёлтые фонарики — спелые яблоки, которые нужно есть прямо с дерева. Потому что таят они в себе огромную спасающую силу, силу настоящей любви…

 

 

Ирина Глазырина

г. Климовск Московской обл., Россия

/Опубликовано: "Махаон", выпуск 2011 г./