1
Это была... пятница. Да, точно, пятница. У Фриды был день рождения. Поэтому сразу после работы он купил цветы и поехал к Фриде. Пили шампанское. Очень весело было и приятно. Она так чудесно смеялась... И вообще, рядом с ней было очень.... Замечательно... Засиделись... Он сильно торопился домой, но на машине после шампанского с водкой ехать так не хотелось... Побежал на вокзал — благо близко совсем. Электричка долго не трогалась, и он отчего-то стал вдруг задремывать и, кажется-таки, задремал... Потом, будто сквозь сон, услышал какой-то ужасающий звук... и... всё...
2
К счастью, Шехтель так и не понял, что произошло в электричке. Он очнулся ранним летним вечером только через пять дней. Свет уходящего дня больно резал глаза даже через прикрытые веки. Шехтель попытался закрыть их еще руками, но руки не подчинились. Ему это странным не показалось, так как он чувствовал себя скованно, вяло, и желания были тоже скованными и вялыми. Тогда, чуть помедлив, он открыл осторожно глаза и увидел над собой потолок, а вокруг себя — странную аппаратуру. Мысли сонно плавали у него в голове, отражая, но не осмысливая окружающий мир. Ко всему еще, веки были очень тяжелыми и хотелось снова закрыть глаза и немного поспать. В это время дверь осторожно открылась и в комнату вошла полная медсестра в белоснежном халате и шапочке. Шехтель повернул слегка голову и посмотрел на нее. Увидев это, она вдруг всплеснула руками, улыбнулась, подошла к нему близко, склонилась, приложила прохладную руку ко лбу и сразу же вышла. Дверь за ней закрылась всего на секунду, тут же вновь распахнулась, и в палату тихо вошла Луна.
Луна села на стул возле кровати, долго и пристально смотрела Шехтелю в глаза, а потом начала рассказывать о том, что с ним произошло; сказала и про пять дней. Голос ее звучал, как всегда — холодно и отстраненно. Он поэтому слушал ее по привычке вполуха и одновременно, почти автоматически, думал, что она какая-то бледная и голос звучит как-то слабо, хотя обыкновенно голос был ровный и сильный.
Они поженились в конце октября и жили в холодном осеннем браке вот уже скоро четыре года. И всегда, сколько Шехтель ее знал, она была сдержанной, абсолютно спокойной, холодной... Ледышка — и только! Он за это звал ее дома Луной.
Иногда, до бешенства просто, хотелось с ней поругаться, но это ему за все годы совместной их жизни ни разу не удавалось: стоило только попытаться затеять ссору, как она немедленно собиралась и в любую погоду надолго уходила из дома, чаще до самой ночи; приходила, когда он уже спал, и утром вела себя как ни в чем не бывало.
Каждый год он дарил ей на день рожденья духи «Лунный свет» и бледную чайную розу. Луна улыбалась одними губами, бесстрастно целовала его в щеку, ставила розу без воды в высокую синюю вазу, а духи прятала в шкафчик и больше к ним не прикасалась. Так и жили.
И сейчас она ровно и почти отстраненно говорила, что с ним всё нормально, всё цело, только несколько небольших переломов и серьезная травма черепа, но врачи думают, что с ним всё будет в порядке, хотя пролежать в больнице придется довольно долго. А теперь ей пора уходить, так как свидание разрешили всего на пару минут, а завтра с утра она придет снова. Напоследок она наклонилась и совсем осторожно коснулась губами его потрескавшихся безжизненных губ, повернулась и, не оглядываясь, вышла за дверь.
За дверью ее, улыбаясь, ждала медсестра.
— Ну вот видите, профессор вчера еще вам говорил, что всё будет нормально, что муж ваш поправится — он у вас вон какой сильный. А теперь вам надо домой, разве ж так можно, идите, хоть немного поспите, а завтра придете снова, когда захотите, — говорила она торопливо, пытаясь не дать себе возражать, не дать с собой спорить, — идите, теперь обязательно всё будет в порядке...
Луна слегка улыбнулась, несильно пожала толстые пальцы, на секунду присела на откидное сиденье возле стены, немедленно встала и направилась к лестнице, ведущей на выход, но шла так неуверенно и так осторожно, как будто бы был под ногами не пол, а снежком припорошенный лед. А в памяти у нее вдруг вспыхнуло ее домашнее имя, и она шепотом повторяла его не переставая, пытаясь как можно точнее попасть в характерную пренебрежительную и едкую интонацию мужа, и губы ее непроизвольно складывались в безжизненную улыбку.
Луне почему-то казалось, что имя ее — паутинка, на которой держится на этом свете душа ее мужа. Паутинка была такой тоненькой и непрочной, паутинку так надо было беречь, что больше ни на секунду, ни на что нельзя было отвлекаться... И она и не отвлекалась, ни на секунду!..
Луна почти дошла до конца длинного сумеречного, заполненного людьми коридора, когда у нее вдруг всё бешено завертелось перед глазами, и последнее, что она слышала, был женский отчаянный вопль: «Паа-даа-ет!!!» А потом наступила долгая и безлунная ночь.
Александр Крамер
г. Любек, Германия
/Опубликовано: "Махаон", выпуск 2012 г./
